И он сообщил мне слова заклятия. Я же, едва узнав их, поддался нетерпеливому желанию испытать чудодейственную силу этой тайны и сделал все так, как научил меня дервиш. В ту же минуту я ощутил себя газелью, а мое собственное тело лишилось жизни. Мой вероломный спутник не замедлил воспользоваться случаем и, произнеся свое заклятие, вселил свою душу в мое тело. Он стал мной! Этот негодяй схватил мой лук и попытался ранить газель, в чьем теле теперь пребывала моя душа. Но я унесся прочь и с того дня вынужден был скрываться в горах и лесах, подобно всем диким зверям.
Дервиш же в моем образе занял место главы государства. Он наслаждался любовью Зумруд без малейших препятствий, в то время как его прежняя телесная оболочка осталась лежать недвижимой в тех зарослях, где он покинул ее. И дня не прошло, как он издал приказ истребить всех газелей в царстве мосульском и за голову каждой назначил награду в тридцать золотых. Охотники принялись их убивать сотнями, но я нашел способ избежать этой опасности: увидев у подножия раскидистого дерева мертвую пташку, я покинул тело газели и переместился еще раз, теперь уже в тельце соловья. Потом я вспорхнул и полетел в дворцовый сад; там я отыскал тенистое дерево вблизи покоев царицы и стал петь, изливая свою печаль в мелодичных трелях.
Несколько дней я провел в дворцовом саду и каждое утро прилетал на одну и ту же ветку, чтобы спеть свою жалобу. Зумруд, услышав меня, подходила к окну.
— Я без ума от этой пичужки! — восклицала она, не пропуская ни одной моей песни. — Поймайте ее для меня!
И искуснейшие ловцы пытались меня поймать, чтобы доставить в покои царицы. Я так хотел быть ближе к моей жене! Я поддался ловцам, и они отнесли меня к ней. Как же она обрадовалась! Она целовала меня, и я подставил свой клюв ее губам.
— Бедный дурачок! — сказала она. — Он, кажется, понимает, что я ему говорю.
Она велела посадить меня в золотую клетку, и с той поры, стоило ей утром открыть глаза, я начинал петь; когда же она приближалась, чтобы приласкать своего соловья, я распускал крылья и всем видом выказывал свою радость. Короче говоря, она так меня полюбила, что неоднократно говорила:
— Если эта пташка умрет, я ни в чем не найду утешения!
И я находил радость в том, чтобы оставаться в ее покоях, хотя эта радость обходилась мне дорого в те часы, что дервиш в моем обличье приходил провести время с Зумруд. При виде того, кто похитил мое царство, жену и самое тело, я лишь возводил глаза к небу, призывая возмездие! Я был бессилен и мог лишь порхать в своей клетке. Подобно простой пичужке, я выражал свое возмущение по-птичьи.