Я вспомню поезд дальнего следования, своё лицо, искаженное плачем и руки, безумно стучащие в стекло, и перрон, вдруг пропавший из поля зрения, оставив меня наедине с непреодолимой стеклянной преградой, сломать которую не смогли детские руки. Я уезжал в летний лагерь, родители провожали меня на поезд. Это воспоминание покажется пустым. Прошлое оборвалось осколками бокала в сильной, повзрослевшей руке, внезапно задетой воспоминанием о не разбившихся стеклах. Пальцы безмолвно рыдали, роняя красные капли на кухонный стол.
Я вспомню ничего не значащую серую крысу с розовым хвостом, которая жила в одной из моих комнат, снятых в чужих городах. Она бесконечно кружила по ковру, пугаясь каждого моего шага, которыми я измерял комнату, взывая к здравому смыслу и не находя решений. Сколько ещё было таких же шагов, комнат и умирающих с голода крыс, таящихся за трещащими по швам шкафами.
Я вспомню низкую кровать и тонкие руки, которые блуждали по телу, оставляя его бесчувственным, но отражаясь, удваиваясь в зеркале напротив. Белесые волосы и бесцветные ресницы, молящие выслушать глаза.
Замерзшие пальцы ног неподвижно внимали холоду. Той ночью мне казалось, что я мертв, как птица, повисшая на гвозде. Голос спросил: «Ты спишь?» И я ответил, что не сплю. Равнодушные веки не хотели темноты и следили за движениями чужих рук со скупым интересом постороннего наблюдателя. Что я здесь делаю? Резко отбросив руки и одеяло, я одеваюсь и хлопаю дверью непреднамеренно громко. Вслед за мной торопливо бегут шаги, но я уже не слышу их. Это воспоминание кажется немым, обрывки тел смешались с механически произнесенными словами, лунным бликом на дверной ручке, стихающим звуком шагов. Все это не имело значения, хаос мимики, слов и жестов был только спектаклем.
Всё повторялось красочным подобием по возрастающей градации желания забыть.
Сейчас вокруг мрачно падает солнечный свет, контрастируя с синей тяжестью туч, пролетевших мимо города. Догнивает мёртвое, беспамятное лето. Взгляд упал куда-то на пол. Пальцы хладнокровно барабанят по столу. Я ищу места для последнего знака препинания и вдруг вспоминаю, что его место в самом начале первой строки.
Я вновь ехал прочь.
Мои новые окна выходили на кладбище, которое раскинулось в обе стороны широкой полосой могил и заборов. За ним виднелись невозделанные поля, заросшие кустарником и высоким бурьяном. Я открыл окно и в комнату проник горячий воздух летнего полдня. Я долго сидел на подоконнике, выстраивая логические цепочки из событий своей жизни. Солнечный свет падал на стену в глубине комнаты, на мои колени, на цветущие клумбы под окнами, на мраморную строгость могильных плит. Я вышел незадолго до заката, дорога привела меня на кладбище, и я не противился её пыльной протоптанной траектории. Жара немного спала, над редкими цветами порхали крапивницы. На руку села оса. Кладбище словно вымерло, только утром я видел из окна женщину в белом платке, которая постояла несколько минут возле могилы и положив на плиты букет красных гвоздик, быстрым шагом ушла прочь. Теперь же здесь царила летняя идиллия – стрекотали кузнечики, жужжали пчелы, шумели вдалеке деревья, покачивая ветвями на фоне безоблачного горизонта. Блуждая среди останков чужих жизней, я набрел на невзрачную могилу без ограды, вокруг которой цвели полевые ромашки и белый клевер с тонкими стебельками. Иван Иванов прожил 25 лет. Я присел на камень возле могилы, который заменял собой лавочку, и попытался вообразить, как мог бы выглядеть человек с таким именем. Как мог бы такой человек умереть. Ничего не приходило в голову, столь беззвучным было это обыкновенное имя, обрывающееся невероятным отчеством – Карлович. Небольшая гранитная плита с именем и датами рождения и смерти, наполовину скрывалась в траве. В листьях ромашки копошилась черная тля. По земле, у самого камня, ползла жирная бордовая гусеница. Быть может, его обыкновенная жизнь оборвалась внезапно и абсурдно, как отчество. Быть может, он был талантлив, любил рисовать, или изучал насекомых. Казалось странным, что просидев у могилы около получаса в тихой смиренной грусти, я ничего не знал об этом человеке, кроме имени и нескольких цифр. Казалось странным уйти, так ничего о нём и не узнав. Но я ушел, и больше не заходил на кладбище, на развилке у самого дома сворачивая в другую сторону.