Только после этого я взглянул на экран телефона.
Лизка, разумеется, не выдержала столь долгой паузы и сама уже написала ровно тот же ответ: «1983».
– Я понял, – сдержанно ответил я, хотя голова шла кругом. После всего этого будничный рассказ о том, как Лизка с Шумахером вернулись, уже был столь малоинтересен, что я даже ни о чём не спрашивал. Скомкано попрощавшись, я рухнул затылком на подушку, положил телефон на пол и бездумно уставился в тёмный потолок, по которому бродили тени, на неуловимый тон ещё более тёмные.
Мои мысли некоторое время вертелись вокруг ножа и информации, которую сообщили мне Лизка с Саней, но постепенно всё труднее становилось сосредоточиться и додумать хотя бы одну мысль до конца. В голове рождались странные образы, оживали размытые картинки, а потом власть в разуме захватили сны.
Мгновение десятое
Виной тому, верно, были нож, лежащий под подушкой, и история, открывшаяся Лизе, а может, просто то, что столько дней я думал про Афганистан, читал и искал материалы, а рассказ Лизы стал просто последней каплей… Так или иначе, в ту ночь мне опять снилась чужая, жаркая земля, горы до небес, пыль и наши парни, военные. Я был одним из них, такой же уставший, пропылённый, с автоматом в руках. Вернее, это не я сидел на бронетранспортёре, а тот, чьими глазами я видел тот сон. Сам-то я чуть-чуть был отстранён от всего происходящего, ровно настолько, чтобы понимать, что это – не наяву.
Когда вспоминаешь, что тебе снится, очень сложно восстановить последовательность событий и всевозможные логические переходы – а иногда из памяти выскальзывает вовсе всё, кроме нескольких отрывков-осколков. Пытаясь вспомнить тот «афганский» сон, я сталкиваюсь ровно с той же проблемой: набор отдельных, мало связанных между собой эпизодов, какие-то достаточно долгие, а какие-то занимающие всего несколько секунд – вот и всё, что я могу наскрести в своей памяти. Но осколки эти необычайно яркие, даже ярче, чем в то утро, когда я проснулся.
… Мы в засаде, и время тянется изматывающе медленно. Вокруг, как всегда, жара, пыль, камни, впереди – чахлые кусты, подле, в жалкой тени разрушенного глинобитного забора, устроился радист, рядом с ним – афганец-«хадовец», под форменной кепкой голова у него выбрита наголо. Прозвище – или фамилия, кто их, местных, разберёт – у афганца говорящее, с дари переводится как «Голова» или «Череп».
Следующий осколок сна – вокруг уже выстрелы, взрывы, громоздкая машина впереди горит, чадя густым, чёрным дымом, а мне почему-то нужно командовать всем этим дурдомом. И, что самое удивительно, это у меня даже получается, гораздо лучше, чем когда в Москве с ребятами резался в стрелялки «по сети». Впрочем, это сейчас я могу сказать, а тогда я просто метался, что-то командовал, криком – надрывая связки, – а ещё ползал, перекатывался, стрелял… Что я кричал – не помню. Страшно мне тогда не было, ведь