— Я купил себе красок, — промолвил он стыдливо. — Подержанных.
Он положил кисти.
— Нет, — закричали дети. — Ты не кончил.
— Свет пропал, — сказал он. Он сказал это так печально, что дети с негодованием обернулись к окну и угасавшему в нем небу. Жена включила свет. Она могла бы помереть со смеху, увидев, как передернулось его лицо.
— Не так, — сказал он. — Перспектива. Придется начать сначала.
— Этому тебя научили в армии? — сказала она.
— Да, — сказал он. — Это единственное. Время тянется и тянется, что-то надо делать.
От всего этого их соседку, женщину неряшливую и веселую, просто распирало от любопытства. Она ходила в роговых очках и завела обыкновение смотреть к ним из-за забора, взобравшись на ящик напротив кухни. Плеч не было видно, и казалось, что на заборе торчит только одна лишь ее голова, похожая на покрытое волосами яйцо.
— Мы не знаем, что они там претерпели, — говорила соседка.
— Мужчинам необходимо хобби, — поясняла жена.
— Одни мужчины тратят деньги на выпивку, другие — на женщин, третьи — на собак, — говорила соседка.
— Он (кивком головы жена показывала на мужа, сгорбившегося над своими красками, сидя на табуретке, где-нибудь в глубине сада), — он даже не курит. Как придет домой, так каждый вечер одно и то же. Лучше бы кухню покрасил.
— Это удерживает его дома. Моего-то никогда нет, — с завистью говорила соседка. — А тебя он нарисовал?
— Много лет тому назад, — говорила жена, — когда я работала в магазине, все девчонки гонялись за ним: «Нарисуй меня, да нарисуй»… позировали… можно было подумать, что они… Не знаю, что уж они там о себе воображали.
— Будто они кинозвезды, — говорила соседка, приглаживая волосы.
— Торгуете своим лицом, говорю я им, — вспоминала жена.
— Он меня просил — я не соглашалась. Чудно, с чего все начинается. Я ему говорю: «Не можешь, что ли, подыскать себе занятие получше? Или, может, ты свихнулся?» — она засмеялась.
— А он что? — говорила соседка.
— Так мы поженились. Я заставила его бросить это, — говорила она. Когда он в нее влюбился, он совсем бросил рисовать.
Сейчас он приближался к ним из глубины сада; разумеется, он был в изумлении. В изумлении от торчащей на деревянном заборе головы соседки, каким-то образом отделившейся от тела. Еще больше он был изумлен, когда неизвестно откуда высунулась рука и сняла очки.
— Когда вы будете писать мой портрет? — сказала соседка, щедро улыбнувшись мерзкой улыбкой.
Он утратил всякий рассудок — через несколько недель он показал свои картины мистеру Фредерику, управляющему.
— Мистер Фредерик говорит, у меня есть талант, — сказал он. И это его нисколько не изумило.