— Я вас боюсь, поверьте! Вас бы все боялись, знай они…
— О чём?!
Ведунья, побледнев, ослабла в его руках, и он чувствовал, что страх этот неподделен.
— В вас нет… структуры… — повторила она. — Поэтому и детей нет.
— А что есть?
— Нечто. Вы эмуляция человека… мистификация.
— Я, — хохотнул он, — не человек?
— Да.
— А кто?
— Не знаю.
Руки его разжались. Освобождённая судорожно вздохнула.
— Чем же я страшен?
— Вы… знаете.
— Но если мне нагадали крах, чего ж вы-то боитесь? Или налгали? Гадалкой была молодая дама, я — студент. Она мне гадала на картах… но я не верил. Многие гадали. В юности любишь славу, рвёшься к известности — хотя бы к той, о которой врёт гадалка. Она с тобой возится, анализируя твой единичный, бесценный феномен. В юности это льстит.
— Вы только что мне признались, что вам много раз гадали, — ответила она, — но запомнили вы только одно, что в среднем возрасте будет проблема. И вам не солгали… Но вы не умрёте. Крах человеческой симуляции — но не крах вообще. Вы трансформируетесь. Так яйцо лежит-лежит, а потом из него дракон… Этого я боюсь. Кончается ваш человеческий путь, и начинается путь новый.
— Что за новый путь?
— Не знаю! Но всё развалится. — Она уже плакала. — И всё вкривь пойдёт. Не останется ничего людского.
— Вы намекаете, что я… антихрист? — засмеялся он. — Но у меня нет рогов. У меня нет мышц, как у тигра.
— Он, — кивнула она на охранника, — упал, стоило вам, забывшись, выйти из социальной роли в ту, новую, о которой сами ещё не знаете. Но она пагубна.
— Я пришёл сказать вам о Марине, — напомнил Девяткин.
— Я знаю… — закрылась она руками.
— И… остальное знаете? — процедил он.
— И остальное, — подтвердила она.
— И я должен убить вас?
— Вы не убьёте. Вам суждено это делать… но без мотива, не сознавая. Убить, чтоб молчала, — дело преступника. Вы иной. Не преступник. У вас нет мотивов — и, знаю, не было — убивать. Вы знаете.
— Не было, — согласился он.
— Вы, — продолжала она, — просто несёте смерть. Вы порождаете смерть, как радиация. Вы посредник смерти.
— Где же сама смерть, которой я помогаю?
— Я… я не вижу. В хаосе я слепа.
— Но здесь, признайтесь, здесь у меня есть мотив убить.
— Не убьёте. Вам не позволит этого социальная роль.
— Чего вы тогда боитесь, если я вас не убью?
Римма Павловна села в кресло и заплакала.
— Мир рухнет, вот что ужасно! А вы не боялись бы, если б знали, что завтра или через год Москва кончится — и не только Москва, но весь мир, поэтому бежать некуда? Вы казнь мира — отложенная его казнь. Моя казнь тоже. Всё рухнет не от ваших намерений, но через вас. Если… вас не убьют… Или, может, вы не осмелитесь проявить себя…