— А ведь на мне есть грех, отец.
— Какой? — спросил Всеслав, оборвалось все внутри, огнем запылало, зверь начал урчать.
— Такой! — Глеб недобро усмехнулся. — Грех, как и все грехи… Угрима я перехватил!
— И что Угрим? — тихо спросил Всеслав и затравленно посмотрел на сына. А как внутри пылает все, как жжет!
— А ничего Угрим, молчит. И потому я удержал его. На цепь посадил.
— На цепь! — Всеслав закрыл глаза. — Значит, не дошел Угрим до зятя нашего?
— Нет, не дошел.
Глеб отвечал ровно и спокойно. Всеслав открыл глаза. Глеб сидел, в себе уверенный, на братьев не смотрел, лишь на отца, но так, как сам ты, князь, вчера смотрел на Мономаха… И ладно бы! Но Глеб еще сказал:
— Вот ты тут про Давыда говорил… Да ты и раньше нас убеждал: мы — сами по себе, Русь — по себе… Тогда зачем нам Ярослав? Кто он такой? Великий князь не дал ему, изгою, волости, он убежал, перехватил Берестье, Великий двинул на него… Ну пусть и сходятся! Пусть рубятся! И пусть Угрим в Менске сидит, не бегает; не наше это дело!
— Сидит! — Всеслав вздохнул. — Когда бы всем нам можно было отсидеться!.. Да и потом Угрим вам мог обсказать, что я ему велел. А я сказал: мечей не дам, и сам на Святополка не пойду, и чтоб Ярослав в ляхи подался^ там переждал. Вот как все было, Глеб!
Глеб головою покачал, сказал:
— Не знаю я, не знаю. Угрим молчал. А Неклюд не молчал!
— Неклюд?!
— Да, тот самый Неклюд, которого ты посылал к Святополку.
… — Ты и его перехватил, Неклюда?!
— Нет, Неклюд сам ко мне пришел и сам все рассказал. Я ночь не спал, думал, что же это деется, опять отец на Русь идет!
— Ох–х, Глеб! — Князь только рукой махнул. — Ох, до чего ж ты… прост! Да, я послал Неклюда. Да, я велел, чтоб он Великому сказал, мол–де, Всеслав и сыновья его идут на Туров… Мы что, идем? Мы здесь! — И кулаком о стол ударил. — Мы здесь сидим! Открой глаза, сын мой Глеб!
— Открыл, давно открыл, отец. И уже сорок лет смотрю. Ты думаешь, все кругом слепцы, ты один прозрел, и видишь всех насквозь, и чуешь всех, ибо ты волк, а мы все… Нет! Не веришь, послушай. Скажу я тебе о том, о чем ты никогда и никому не говорил, ты, может быть, и сам себе не признавался, а я теперь при всех скажу. Сказать?
— Скажи!
— И говорю! Ты решил: и Ярослав Ярополчич мне враг, и Святополк мне враг, оба змееныши. И пусть змееныши грызутся, ослабеют. Святополк сильней, чем Ярослав, потому я Ярослава поддержу, но не мечом, а словом, и этого змеенышу довольно. Он, змееныш Ярослав, в ляхи уйдет, потом вернется, но не один уже, а с ляхами, может быть, и Ростиславичи пойдут с ним заодин, и начнется смута на Руси великая. Русь кровью истечет, это Полтеску во благо, ибо тогда никто уже из них на Полтеск не пойдет, не до того будет Руси. Русь — медведь, жить под боком у медведя небезопасно и боязно, не ровен час — придавит, но это если сила у медведя есть, если же кровью начнет истекать, заляжет, так почему бы мне…