Иногда, надев чистую рубаху и порты, дед, медленно переставляя босые узловатые ноги, брёл через весь Сарай в русский квартал помолиться в православной церкви.
Говел дед часто, но исповедовался только у протоиерея Давыда, одному ему открывал душу.
Когда сентябрьским утром хан Узбек вышел в сад, первым, кого он увидел, был дед Петро. Тот плетёной корзиной разносил под кусты роз перемешанную с перегноем землю, готовился к зиме. На обмытых дождём лепестках роз бисером сверкали тяжёлые капли. И таким же бисером рассыпались струи фонтана.
Крупнозернистый песок, которым посыпана аллея, хрустнул под ногами хана. Рысьей походкой он подошёл к деду, молча взял щепотку земли, потёр на ладони, удовлетворённо защёлкал языком: «Дзе[6], дзе!» Затем присел у куста, погладил бархатные лепестки и, от наслаждения закрыв глаза, прошептал:
- Гюльнэ…[7]
Так звали и его последнюю, молодую жену. Красивое имя! При мысли о молодой жене рот Узбека растянулся в улыбке. Красавицу жену привезли ему из Хорезма, дикую, как степной конь.
«Дзе, дзе! Молодец Кутлуг-Темир!»
За каменным забором раздались голоса, с шумом раскрылась калитка, и, подталкиваемые начальником караула, безбородым сотником Ахмылом, перед ханом появились четверо оборванных, обезоруженных ордынцев с повисшими на шее поясами, означавшими, что каждый из них отдавал себя на милость хану. Увидев великого хана, ордынцы распластались ниц.
Узбек поднялся, зло сверкнули его чёрные, как тёрн, глаза, гневно спросил:
- Они принесли несчастье?
Один из четырёх, старый десятник, поднял на хана глаза, отрывисто заговорил:
- Урусы в Твери побили нас. Твоего брата Чол-хана сожгли.
Узбек пнул носком в обезображенное от страха лицо десятника, прошипел:
- Шакал, рождённый поедать кишки своих предков, ты недостоин жить. Алыб-барын![8] А этим ублюдкам нашейте на спину войлок и отдайте женщинам, пусть они собирают навоз для топлива.
Стегая плетью, начальник караула погнал татар из ханского сада. Узбек прикусил губу, смотрел им вслед. Он не обращал внимания на стоявшего за его спиной деда Петра. Наконец, толкнув ногой корзину, зашагал во дворец.
Вскоре к ханскому дворцу съехались близкие хану нойоны и темники-багатуры. Стряхивая пыль с халатов и сапог, входили во дворец.
Немногим позже в зал, где на расшитых подушках узким полукругом расселись перед великим ханом знатные ордынские начальники, бесшумно ступая по мраморным плитам, вошёл дед Петро. Он неторопливо поставил в кувшин букет роз, прищурив глаза, поглядел на цветы. Ему нет дела, о чём говорят сейчас на ханском совете, он всего-навсего ханский садовник.