Теперь он принимал все приглашения вместе с Фовелями и только иногда избегал приемов в Кастельфлоре; но по аномалии, чем более он ездил в свет, тем менее, казалось, ему там нравилось, и его приветливость изменялась в обратном отношении к его видимому интересу к обществу. Даже поверхностно наблюдая за Мишелем, легко можно было увидеть, что, если к некоторым избранным он благоволит, как например, к Жаку Рео и его жене или еще к этой неприятной и жеманной г-же де Лорж, преследовавшей его своей болтовней, — другие лица, между обычными гостями Кастельфлора, внушали ему с некоторого времени нечто в роде антипатии. Так например, он часто сердился на Поля Рео, невзлюбил всех Понмори, не пропускал ни одного случая противоречить этому бедному Раймонду Деплану и не мог более выносить Лангилля.
Наконец, он стал порицать Сюзанну при всяком случае, хотя не открыто, глухо, взглядами и молчанием, выводившими ее из себя.
Всякий пустяк раздражал Мишеля; маленькие „американизмы“, которые он раньше извинял, вскоре, это очевидно, будут названы непристойными эксцентричностями. И ни одного дружеского взгляда, никогда ни одного комплимента, нежного слова! У Мишеля были „правила“… и затем, он был гордец! Сначала он старался обуздывать свою гордость, поступать против своих слишком суровых правил, но его властолюбивый нрав взял вскоре верх над этими миролюбивыми намерениями. Мишель желал маленькую, очень спокойную, очень сдержанную жену, очень хозяйственную, товарища, друга, — пусть будет так, но друга, который существовал, дышал бы только для него одного! Ах! Несчастный, как он попался! Она была красива и весела, и пленительна, и безумно любила удовольствия, невеста Мишеля, и она останется такой, будет смеяться, веселиться и ею будут восхищаться!.. Что тут дурного?..
Сердиться из-за Лангилля!
— Нужно, необходимо, чтобы мы помирились, — повторяла Сюзанна, желая еще в тот же вечер помириться с Тремором, так как молодой человек уезжал на следующий день на целых три дня.
— Но как нам помириться? как? — продолжала она себя спрашивать, в то время, как Тремор разговаривал с Робертом и Колеттой, отвечая только лаконически с холодной и церемонной вежливостью своей невесте.
Бедная, добрая Тереза! Какие иллюзии составляла она себе и как мало она знала Мишеля!
После обеда, однако, когда Тремор по своей привычке пошел курить на террасу, она нагнала его и облокотилась подле него на перила.
„Что нужно делать?“ — думала она, видя, что он не замечает или делает вид, что не замечает ее присутствия. И она вновь подумала о совете Терезы. Ему легко можно было последовать. Мишель выпрямился, с папироской во рту, с рукой на каменных перилах; ничего проще, как придвинуть к этой руке другую руку, и сделать так, как сказала Тереза. Один момент Сюзи соблазнялась рискнуть на это; нужно было только небольшое мужество. Ну!.. Но что скажет Мишель? Если он скажет что-нибудь злое или если посмеется, или даже если он будет иметь удивленный вид, Сюзанна прекрасно сознавала, что она ему этого никогда не простит.