Графиня Вронская провела рукой по лицу, затем почти бессознательно, инстинктивным женским движением, она поправила свои волосы, свою шляпу.
— Прощайте, — сказала она.
— Прощайте, — пробормотал Мишель.
Ему хотелось добавить, что он желает ей счастья, что он останется ее другом, но ему не хватало слов, он пролепетал что-то непонятное, и светлая фигура исчезла во тьме.
Мишель мог бы думать, что это был сон, если бы он не ощущал еще на своих губах шелковистую мягкость золотистых волос и во всем своем существе страстное волнение этого единственного, минутного объятия.
Это был конец романа, и он, невольно оплакивал мелькнувшее видение; ему бы хотелось задержать Фаустину, чтобы ее проклинать, но также и для того, чтобы ее еще видеть и слышать, чтобы опьянить себя еще горечью разрушенных упований, сожалениями о счастье, которого она не хотела дать… в свое время.
Строфа поэта, любимого особенно в минуты глубокой затаенной грусти, пронеслась в его уме и отозвалась в сердце:
Вы хотите знать от меня
Откуда моя к вам нежность?
Я вас люблю и вот почему:
Вы напоминаете мне мою юность!
Мишель не любил более Фаустину, но она напоминала ему его юность; и когда она исчезла во тьме, подобно видению, ему казалось, что он прощался со своей юностью.
На следующий день — еще раз — он покинул Францию.
Когда поезд подходил к станции, Мишель выглянул в окно, чтобы встретить приветственную улыбку Колетты и, напрасно поискав на почти пустынной платформе хорошенький, тонкий силуэт, которого жаждал его взор, он почувствовал одно из тех жгучих и непоследовательных разочарований, которые так часты у впечатлительных натур и которые кажутся так несоразмерны при хладнокровном сопоставлении с причиной, вызвавшей их.
За вокзалом, под толстым ореховым деревом, дававшим некоторую защиту лошадям от еще яркого в пять часов пополудни солнца, его ожидал экипаж из Кастельфлора; но неожиданная телеграмма Мишеля не застала ни г-на, ни г-жу Фовель, уехавших с утра в Париж на целый день. Это мисс Северн отдала необходимые приказания. Эти подробности, полученные им от кучера, не рассеяли печальное настроение Мишеля. В противоположность многим людям, видящим в от езде только средство более полного наслаждения по возвращении комфортом и интимным спокойствием родного крова, Тремор давно бы отказался от путешествий, если бы каждый раз при от езде помнил с яркостью переживаний свои впечатления, всегда тяжелые или горестные, по возвращении.
Лесная дорога, соединяющая Ривайер с башней Сен-Сильвера, напоминала ему много мрачных часов. Часто, в конце довольно тяжелого дня, он чувствовал себя, катясь по ней, усталым от дальних странствований, испытывая в то же время отвращение к ожидавшей его монотонной жизни в „Голубятне“. Обыкновенно, Колетта, сидевшая подле него, свежая, как прекрасное утро, желала увлечь его в Кастельфлор, но Кастельфлор, слишком веселый и, в особенности, слишком светский, мало привлекал Мишеля в эти дни нравственной усталости.