— Ну, ну, чего распереживался-то?! Успокойся… Покажи мне свой маузер.
Павлов с каменным лицом молча протянул оружие. Он понимал, что это значит. Ворошилов зачем-то отнес маузер Шапошникову и показал ему.
— Ну, что? Будем начинать?
— Будем, — согласился тот и сделал кому-то знак. Тут же из зарослей сосновой опушки вышли двое в синеверхих фуражках. Мрачный спектакль разыгрывался точно по сценарию. Павлов стиснул кулаки и зубы, чтобы не разрыдаться. Архангелы в форме НКВД шли к нему. У них были каменные лица и стальные пальцы. Один сорвал с его френча Золотую Звезду Героя, другой отработанным прием рванул с воротника черные петлицы с пятью звездочками и танковыми эмблемами.
— Финита ля комедиа, — услышал за спиной Павлов, но не обернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал.
Ту же арестную процедуру прошли и генерал Климовских, и начарт — начальник артиллерии фронта генерал Клыч, и начальник связи Григорьев… А 9 июля был арестован и командующий 4-й армией генерал-майор Коробов. За несколько дней до ареста, не чуя нависшей над ним беды, он отправил домой свое последнее письмо: «Лида, береги детей! Война, видимо, будет продолжительной и очень суровой». Это было его нечаянное завещание.
Всех арестованных «по делу Павлова» отправили в Лефортово — старинную военную тюрьму на востоке Москвы.
* * *
Как и большинство людей, подавленных неоспоримым авторитетом государства и партии, Коробов чувствовал себя виновным в том, что произошло. Однако ему не было известно, что из всех трех командармов Западного фронта только ему удалось отвести свою потрепанную, полуразбитую, но все же армию на сколь-нибудь определенные рубежи обороны. Остальные — Кузнецов и Голубев, командармы 10-й и 3-й армии — блуждали в белорусских лесах, выходя разрозненно, кто как может, из глубокого немецкого охвата. И это несмотря на то, что главный удар вермахта пришелся все же по рубежам 4-й армии…
После допросов и избиений ему стало казаться, что он и в самом деле виноват горше всех, потому что упустил то-то, не успел сделать того-то… Ведь собирался же выводить войска тихой сапой: по батальону от каждой дивизии. По личной договоренности с каждым комдивом, так, чтобы не знали остальные командиры. Каждый день, точнее, ночь, выводить в поле по батальону под видом отработки ночного марша. И оставлять в лесах стоять лагерем. Поднять батальон — это все же не дивизию вывести. И немецкой агентуре не так заметно, и свои стукачи доносить в Минск не станут. А если и донесут, ну, простите великодушно: хотел провести боевое сколачивание без осложнения международной обстановки. Он даже график себе наметил: от какой дивизии какой батальон в какой день выводить в позиционный район. Но… Не успел. А может быть, духу не хватило, чтобы так раз и начать это скрытое разворачивание. А как бы пригодились 22 июня эти три-четыре-пять батальонов, готовых к немедленному бою!