— Бедный мальчик! — вздохнула мадам Могилевская в рупор: из рук она его не выпускала.
Наконец на палубе транспорта произошло какое-то шевеление и до берега донеслось:
— Эй, на берегу! Говорите! Подпоручик Могилевский желает услышать голос мадам! Он не верит! Его мать тяжело больна и не может быть здесь! Подпоручик говорит, что еще совсем недавно она находилась дома, в Костроме!
Старушке объяснили. Она не без обиды подняла рупор:
— Мышка моя! Сыночек! Это я, твоя мама! Мне Вильгельм Францевич… Ты помнишь Вильгельма Францевича? Он сказал мне, что ты у генерала Барбовича! Я случайно с ним встретилась! Нет, не с Барбовичем, а с Вильгельмом Францевичем! Ты хорошо меня слышишь, Мышонок?
— Да, мама! Я напишу тебе письмо!
— Какое еще письмо! — возмутилась мадам Могилевская, ее голос приобрел железную твердость и властность.
— Но я уезжаю, мама! Кажется, в Турцию! — донеслось с транспорта.
— Ты с ума сошел, Мишель! Какая еще Турция? А как же папа, а как же я? Ты не выдумывай глупостей! Папа сказал, чтобы ты немедленно возвращался домой!
— Но я не могу! — донесся унылый голос подпоручика.
— Папа тебя не поймет! Я тоже!
Наступила тишина. Молчал берег, Молчали на транспорте.
— Не заставляй меня сердиться, Мишель! — донеслось до подпоручика. — Сейчас же возвращайся! Я жду!
Подпоручик долго стоял в каком-то оцепенении. Затем вдруг резко развернулся в одну, потом в другую сторону, освобождая для себя в толпе некоторое пространство. И снова застыл и неотрывно глядел туда, на берег. Затем пружинисто перебросил ноги через металлический леер, ограждавший палубу, и «ласточкой» полетел в воду.
Ничего такого не ожидавшие от смирно переругивавшегося подпоручика с матушкой, офицеры и солдаты разом загомонили, задвигались. Темнолицый усатый крепыш-поручик выхватил у рядом стоявшего солдата карабин, передернул затвор, стал прицеливаться в плывущего в ледяной воде подпоручика.
— Ах ты, гад!
И тут на плечо поручика легла чья-то ладонь. Он обернулся. Увидел стоящего перед ним командира сводного конного корпуса генерал-лейтенанта Барбовича.
— Иван Гаврилович? — лишь на мгновение отвлекся поручик, — Я его счас! Не сумлевайтесь!
— Не нужно, — сказал Барбович. — Верни карабин.
— Ну, как же… изменник Родины, гад!
— Мать — тоже Родина, — глухо сказал Барбович и, протиснувшись сквозь толпу своих конников, ушел в трюм.
Вспомнив этот случай с Барбовичем, Врангель коротко взглянул на Кедрова, затем на Кутепова.
— Они не предали Родину. Ее у нас уже нет, — тихо и с тоской сказал он.
— Пока — нет, — согласился Кутепов и, немного помолчав, с легким раздражением, глядя на Врангеля, спросил: — Вы, верно, устали, Петр Николаевич?