Между тем московские послы виделись с Ганделиусом, который говорил с ними старым славянским языком без толмача. Он говорил: «Вы называете своего государя, а польские послы называют государем своего королевича, и у одного государства стало два государя; тут между вами огонь и вода: чем воду с огнем помирить?» Когда дворяне московского посольства проведывали у дворян австрийского, на чем поляки хотят мириться, то немцы отвечали: «Литва вам зло мыслит, мириться вам с нею вот чем» (указывая на самопал). Когда узнали обо всем этом в Москве, то послам отправили грамоту: «Вы бы цесареву послу сами ни о чем говорить не посылали и на съезде сами ничего не говорили, и ни в чем на него не ссылались и не полагались, в третьи его не призывали. А если станет сам говорить, то вы бы с ним говорили, во всем от него остерегаясь и ни в чем ему не веря». После этого Ганделиус прислал сказать Воротынскому, что хочет с ним видеться; послы приняли его у себя в остроге и улаживали с ним, как съезжаться с польскими послами опять. Но когда они дали знать об этом в Москву, то получили такую грамоту: «Мы тому подивились, какими обычаями вы так делаете? Сами вы к нам писали, что цесарев посол доброхотает королю, да и по всему, по приезду его и по листам, которые он писал к боярам и к вам, и по разговору, что он с вами говорил, явно, что он доброхотает королю; а вы его пустили в острог и все ему показали и писать ему велели. Ясно, что он писал не все о том только, как вам с польскими послами съезжаться, а писал, что высмотрел и приметил в остроге. И вы бы вперед цесарева посла в острог не пускали, о съезде его не задирали и ни о чем не задирали, к его словам говорили бы, смотря по делу, а не жестоко, гладко, чтоб его не ожесточить».
На третьем съезде Ян Гридич опять говорил речь по тетради мало не до самого вечера; вся речь писана много и пространно о преступлении крестного целованья, писано из польских и литовских хроник, приложено многими притчами и философскими науками, все говорилось в оправдание короля и панов во всем и приводилось на то, чтоб королевича взять на государство. Между прочим Гридич читал: «Часто вы говорите о Федоре Андронове, что человеку гостиной сотни непригоже было казенным урядником быть; но это случилось по утверждению ваших же больших людей, что и при прежних государях такие у таких дел бывали. Да и теперь у вас нелучше Андронова Кузьма Минин, мясник из Нижнего Новгорода, казначей и большой правитель, всеми вами владеет, и другие такие же многие по приказам у дел сидят». «И мы, – доносят послы, – тех их речей слушать не хотели, говорили против твоего государева наказа с бранью и с шумом, что того нам не слушать, да и им о том говорить непригоже, восхищая суд божий на себя: то дело минущее. И литовские послы говорили с шумом: мы ваших речей у всех вас слушали порознь, а вы только не станете наших речей слушать, то нам съезжаться нечего; как выслушаете наши речи, тогда и будете говорить. Когда литовские послы стали с нами разъезжаться и давать нам свои речи на письме, то мы этих речей у них не взяли, потому что в них писаны многие непригожие слова про тебя, великого государя, все для того, чтоб привесть королевича к Московскому государству. Стоявши с ними за твое государево имя накрепко и отказав им, что вперед от них о королевиче и слушать не хотим, разъехались». Государь отвечал послам: «Вы то сделали хорошо, что за наше царское имя стояли и письменных у них речей не взяли. И вы б делали, как вас бог вразумит, по их речам».