– Не знаю, как еще это сказать, чтобы ты понял. Я ничего от тебя не хочу. Ничего. Я лучше буду жить в коробке и искать еду в мусоре, чем возьму от тебя хоть цент.
Отец потерял дар речи. Неужели наконец понял, что вариантов нет?
– Не нравится быть таким беспомощным? – сказала Ровена. – Я так жила больше трех лет.
– Это попытка отомстить? Хочешь увидеть мои страдания?
– Все страдания ты принес себе сам. Я сделала много ошибок, но за них я уже извинилась и исправилась. А вот ты никогда не извинялся и даже не чувствовал себя виноватым ни за что в жизни. И если ты не помиришься с людьми, которым причинил боль, то в конце концов станешь очень одиноким, жалким, сердитым стариком без друзей и без семьи. Хотя я должна тебя ненавидеть, но, по правде говоря, мне тебя жаль.
– Ты еще вернешься, – сказал сенатор, но лицо его было бледным, а словам не хватало уверенности.
– Можешь в это верить, если тебе так лучше. – Ровена поднялась на ноги. – Но не говори, что я тебя не предупреждала.
Ей вслед сенатор сказал:
– Ровена, подожди.
Она обернулась.
– Ты не понимаешь. Ты всегда была такой независимой, вся в мать.
– И ты никогда не стеснялся говорить мне, что это плохо.
– Я любил ее, но этого оказалось недостаточно. Она все равно ушла. А потом ты стала такой неуправляемой, что мне все время приходилось бояться звонка из больницы или из морга. А потом ты вернулась вместе с Диланом… Я просто не хотел снова тебя потерять.
– Ты меня душишь.
– Я не знаю, что еще делать.
– Тогда позвони, когда это поймешь.
– Но если я пообещаю измениться…
– Мне нужно это сделать. Нужно побыть самостоятельной, хотя бы доказать себе, что я могу.
– Если тебе что-нибудь понадобится…
– Я не буду тебе звонить. Я разберусь сама.
Два дня спустя в Вашингтоне Колин работал с одним из юристов сенатора над языком договора, когда позвонила его сестра. И по ее тону он сразу понял, что что-то случилось. Голос у нее был хриплым от рыданий.
– У мамы был инсульт. Вчера. Она в коме, и врачи думают, что она не протянет больше пары дней.
Колин беззвучно выругался.
– Я прилечу, как только смогу.
Он объяснил ситуацию адвокату сенатора и по дороге в отель за вещами организовал частный рейс в Лондон. Полет был долгим и скучным; у него было много времени на размышления о Ровене и Дилане и о том, как ему тоскливо со времени расставания. У него было много женщин, но ни одна не была ему нужна до глубины души, как Ровена. По десять раз в день он брался за телефон, чтобы позвонить ей, иногда даже набирал номер, но не нажимал вызов. Она начинала новую жизнь, училась быть независимой и заботиться о себе. Колин не имел права ее беспокоить, пока не поймет, чего хочет сам.