— Я не храплю, — неожиданно отозвался Кузман Христофоров Все почему-то вздрогнули и как по команде смолкли. Возобновил разговор Аввакум.
— Большое спасибо за добрые чувства, — сказал он, напряженно всматриваясь в лицо Христофорова. — Я бы с удовольствием поселился вместе с таким замечательным горным инженером. Я всегда уважал горных инженеров. Но ты, дружище, имеешь обыкновение бормотать во сне, верно? Так что весьма сожалею.
— Не стоит! — сказал Кузман и налил себе вина. Снова наступило молчание.
— Ваша милость, как я вижу, любит удобства, — заговорил, пристально вглядываясь в лицо Аввакума, бай Гроздан. — Такая комната есть у Балабаницы: просторная, с тремя окнами, на втором этаже — тишая независимость!
— У Балабаницы? — лукаво взглянул на него Матей Калудиев и подмигнул.
— Эх ты! — нахмурился Ичеренский. Он отщипнул кусочек мякиша и принялся сминать его пальцами.
Бай Гроздан посмотрел в его сторону, и на лице его вдруг появилось выражение, какое бывает у человека, понявшего, сколь непростительную ошибку он допустил. Он хотел было что-то сказать и открыл уже рот, но потом опустил голову и не издал ни звука.
Матей Калудиев присвистнул и повернулся к окну.
— Что, эту удобную комнату вы уже кому-нибудь пообещали? — спросил Аввакум.
Мы переглянулись. На столь лобовой вопрос определенно должен был ответить Ичеренский. В конце концов, мы уже уполномочили его быть старшиной нашего стола.
Так и получилось.
Ичеренский откашлялся и взял слово.
— Тут дело несколько особое, — сказал он. — Бай Гроздан упомянул при комнату Балабаницы. Комната эта действительно имеет ряд удобств, это верно.
— Да и сама Балабаница кое-чего стоит, — лукаво подмигнул Матей Калудиев.
— Тут шутки неуместны! — одернул его Ичеренский. Он немного помолчал. — Но есть и одно неудобство: неизвестно, что может статься с человеком, который ее снимал!
— Будьте спокойны, — сказал Аввакум. — Этот человек едва ли скоро выйдет из тюрьмы.
Мы все уставились на Аввакума. Лицо бай Гроздана утратило жизнерадостность, а по губам Кузмана Христофорова скользнула какая-то злорадная и в то же время страдальческая усмешка.
Боян Ичеренский шумно высморкался в платок, хотя все мы знали, что никакого насморка у него нет.
— Его непременно повесят, — с веселой улыбкой повторил Аввакум. Он закурил сигарету и удобно устроился на лавке. — Секретарь окружною совета рассказал мне об этом учителе. Методий или как его…
— Методий Парашкевов. — буркнул я.
— Именно… Человек во всем сознался от начала до конца.
— Странно, — сказал Ичеренский.
Бай Гроздан тяжко вздохнул. Как будто не Парашкевова должны повесить, а его самого.