— Рус, скажи! — опять раздался крик, а затем по-немецки новый вопрос: какие льготы получают солдаты, сдавшиеся добровольно?
— Дополнительное питание, — ответил тут же Зубов, — размещение в специальных лагерях, в особо благоприятных климатических условиях, преимущества при выборе работы, при переписке с родными, возвращение на родину ускоренным порядком…
Разговор завязался. Он длился минут двадцать. И немцы не прервали его ни пулемётным огнём, ни артналётом. Может быть, поблизости не оказалось в это время офицеров.
Потом, когда Зубов вместе с Сергеем выбирался по траншее с выступа, он, возбуждённый этой перекличкой через линию фронта и как бы ища у Сергея подтверждения своим мыслям, несколько раз повторил:
— Ведь если солдаты спрашивают об условиях плена, значит, кое у кого боевой дух поколеблен? И наша задача дальше раскачать его правдивой информацией? Как считаете, Сергей?
— Точно, и потом они рискуют. Кто-то донесёт, и поставят к стенке.
— И всё же спрашивают! А! Значит, уже накипело до крайности.
— Мне это понравилось, Александр Петрович. Не то что кричать в пустое небо. Тут живое общение.
— Ещё бы, — сказал Зубов.
Так они, разговаривая, дошли до землянки командира роты, здесь Зубов отпустил Сергея Свиридова, а сам позвонил в разведотдел майору Окуневу.
— Игорь Иванович, где эти почтари, которых я допрашивал ночью? Не отправил ещё?
— Нет, где-то тут у меня.
— Пришли мне одного.
— Зачем? — удивился Окунев. — Ах вы, алхимики, всё из дерьма золото добываете! Ну ладно, подброшу, только верни живым. Фрицы уже заприходованы.
— Если я вернусь живой, то и немец. Будет порядок. Игорь Иванович, спасибо! — крикнул в трубку обрадованный Зубов.
…И вот снова выступ на Одере, и рядом с Зубовым стоит один из пленных почтальонов, тот самый рыжий Ганс Клорен, которому Зубов ночью передал письмо от его матери.
В траншее Зубов сказал немцу:
— Клорен, вот вам рупор, расскажите своим бывшим сослуживцам, как вы попали в плен. Я буду стоять рядом, но я не контролирую ваших мыслей.
— Яволь! — сказал Клорен и вытер пот с лица. Может быть, он боялся, что его привели на передний край для расстрела.
Зубов же хотел проверить — не заговорят ли немцы ещё раз, но уже не с ним, а со своим почтальоном, он назовёт им имена знакомых солдат и даже их родных, и поэтому слова Клорена не вызовут сомнений в немецких траншеях.
Клорен заговорил. Ему ответили с западного берега, но не вопросами, а упрёками в том, что Клорен говорит под диктовку комиссара с наганом.
Тогда Зубов взял у Клорена рупор, закричал, что он, русский майор, действительно стоит рядом, но вовсе не диктует и не угрожает оружием.