— Так-то, мать! Степан у меня, брат старший, брат-то, тот не-ее-ет, тот копить норовит, машину хочу — и баста. Загорелся, вишь! А младший, верь не верь, гуляка, мот, черту брат и сват, вдруг глядь — ну, не поверишь, Петровна! — машину-то и выиграл! В лотерею! — Антон так и закатился смехом, кадык его ходил туда-сюда, вино расплескивалось. — Так ты что думаешь, схватились они у меня тут на новоселье, старший орет: давить таких надо! — а младший, Петька-то, вон Маша не даст соврать, хлоп его по роже: вот тебе лотерейный, вот тебе машина, кукиш с маслом! — И снова Антон залился смехом. — Кровищи, Петровна, было — уж это было, ничего не скажешь, а под конец все равно помирились, сказали так: каждый живет и дышит, и кому как дышится — дело хозяйское, тут, мать, не космос — земля, а на земле, знаешь ведь, в одиночку умирают, так-то…
И вот так нес, нес Антон, то огород, то колесница, то у черта кочерга, аж живот у Петровны заболел, отвыкла уж смеяться по стольку, а Антон не отпускал, кричал:
— Не-ет, мать, ты погодь, пого-одь, говорю, я сейчас покажу… ну-ка, погоди-ка…
И пока он бегал в другую комнату, Петровна и скажи:
— Веселый у тебя мужик, Маша. Смотри какой…
— А чего ему не веселиться? За ним не станет.
— Ну, и жене за таким полегче. А то б хмурился иль еще как.
— По мне — лучше б пил, што ли. А то за кем, может, полегче, а за ним потяжельше других будет.
— Да што так? — удивилась Петровна.
— До баб больно охоч. Вот и грех весь. Ни одной не пропустит.
— Ну, это дело поганое, — согласилась старуха.
— А может, и сама я тут виноватая. — И Маша пригорюнилась. — Ему чего хотелось-то всегда — деток. А я все ждала — квартиру, думаю, дадут, — тогда. Квартиру дали — а дети теперь нейдут.
— Так дело поправимое. У-у, чего там, — махнула рукой Петровна.
— Нейдут дети-то, понимаете? Вот он и бесится — другую иной раз средь бела дня приволокет…
— Да што ты? — испуганно всплеснула руками Петровна.
— …приволокет средь бела дня, запрутся в другой комнате, и вот давай менжуются…
— От так дьявол!
— …А ну-ка взгляни, мать! Взгляни! — На кухню с сияющими глазами влетел Антон. — Во, смотри! — И он протянул ей большую истрепанную фотографию. — Это вот отец у меня был. Во усищи какие! Это — мать! А вот братаны… видишь, вот этот, это и есть старший, Степан, которому Петька-то рожу расквасил. Вот он, Петровна… Ну, а вот этот… Иван… прапорщик у нас, строгий, да дурной, все покомандовать нами любитель… А это Нефед-тугодум, так и зовем. Пока рюмку ко рту поднесет, обо всей вселенной успеет подумать. Жизнь-то для него — космос, мать. Поняла?