– Какой еще самооговор?
– Сейчас все объясню, – спокойно ответил Клинг.
– Помои, а не кофе, – хмыкнул мальчишка.
Клинг невозмутимо продолжал:
– Во-первых, ты можешь молчать, если тебе хочется. Это ты понимаешь?
– Это я понимаю.
– Во-вторых, если не желаешь, можешь не отвечать ни на какие вопросы. Это ты понимаешь?
– Понимаешь, понимаешь... Я что, похож на идиота?
– Закон требует, чтобы я каждый раз спрашивал, понимаешь ли ты мои слова. Ты понял: ты не обязан отвечать на вопросы...
– Да понял, понял.
– Хорошо. В-третьих, если ты решишь отвечать на вопросы, то все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя. Ты по?..
– А что я такого сделал? Боже мой, оторвал пару антенн!
– Ты понял меня?
– Понял.
– Ты также можешь обратиться к юристу до или во время допроса в полиции. Если у тебя нет денег на адвоката, он будет тебе назначен.
Последнее Клинг произнес с каменным лицом. Он прекрасно знал, что защитника мальчишке никто сейчас не предоставит. У полиции не было на это денег. И если бы этот юнец в следующие три секунды пожелал проконсультироваться у общественного защитника, Клинг просто не знал бы, как ему поступить – разве что отложить к чертовой матери допрос.
– Я понимаю, – кивнул парень.
– Ты подтвердил, что понял все предупреждения, – продолжал Клинг, – итак, будешь ли ты отвечать на мои вопросы без консультации у адвоката?
– Да идите вы в жопу со своими вопросами. Не буду я ни на что отвечать!
– Ну, вот оно.
Они внесли это дело в регистрационную книгу: хулиганство, уголовно наказуемое деяние класса "А", нанесение ущерба собственности другого лица. Затем отправили мальчишку вниз, в камеру-накопитель, чтобы потом перевести его в здание уголовного суда для судебного разбирательства.
Снова зазвонил телефон. На скамейке у входа в дежурку ожидала женщина.
* * *
Будка сторожа находилась сразу же за железной дверью на сцену. Электрические часы в его камере показывали 1.10 ночи.
Сторожу было под восемьдесят, и со старческой болтливостью он охотно отвечал на расспросы полицейских. Старик заступал на дежурство каждый вечер в семь тридцать. Общий сбор был в восемь, и он, вот у этой самой двери, встречал всех актеров перед тем, как они шли переодеваться и гримироваться. Занавес опускался в одиннадцать тридцать, и обычно все уходили из театра без четверти, самое позднее, в двенадцать. Сторож оставался до десяти утра, до открытия кассы.
– Делать-то особо ночью нечего. Только побродишь по театру да проверишь, чтоб никто не спер декорации, – сказал он и захихикал.
– Вы не обратили внимания, когда из театра ушла Мерси Хауэлл? – спросил Карелла.