— Ты, милая мать наших детей, хоть и заслуживаешь уважения, не всегда бываешь права — иной раз тебе мешает узость взглядов. Во-первых, не отождествляй Мусу со всем народом. Человека, который не считается с мнением общества, нельзя считать его представителем. Муса — не человек общества, он человек только своего дома. Он раб мебели и ковров, сервизов и серебра, собранных в его доме. Он им служит, только им.
— Пусть лопнут глаза завистников! — не выдержала Огулнияз.
— Пусть будет то, чего вы так желаете! — весело воскликнул Посалак, поглядев наверх, и как ни в чем не бывало, продолжал: — Теперь попробуем рассмотреть это с государственной точки зрения. Нет ничего удивительного в том, что государство продает машины населению. Машины обязательно должны быть реализованы и превращены в деньги, верно ведь? Иначе зачем бы они выпускались? Деньги, в свою очередь, должны быть тут же пущены в оборот — государству невыгодно, когда они лежат мертвым грузом. Верно? Мне придется снова привести вам в пример Мусу…
— Не можете обменять свою рухлядь, — перебила его Огулнияз, — свой велосипед на машину и потому обвиняете Мусу? О аллах, аллах, бывают же такие завистливые люди!
— Всякие люди бывают! — согласился Посалак, а сам почему-то уставился на меня. — Вот ты сколько лет здесь живешь… К тому же ты учитель, как я понимаю, а скажи, хоть раз ты переступил порог Мусы, у которого две дочери, твои бывшие ученицы, и сын, твой сегодняшний ученик? Нет, не переступил! И я не был у него. А ведь я ему родной брат. Мы с ним сыновья одной матери и одного отца. Но у нас с ним совершенно разные боги. Его бог — алчность, корысть, накопление, мой бог — моя чистая совесть.
— Бескорыстный человек, может быть, собирается отказаться от зарплаты? — тут же долетела до нас язвительная насмешка.
На этот раз Гумры опередила мужа:
— Вай-ей, Посалак с удовольствием отказался бы от своей зарплаты, но, поскольку фамилия у нас с вами одна и та же, он боится, что твой муж получит его зарплату. А так, что такое зарплата? Подумаешь! Нам и одной премии было бы достаточно, чтобы прокормить семью, — рассмеялась Гумры.
— Надо же, — раздался сверху голос, — им вдобавок к зарплате еще и премии выдают! Кто поверит, что ворочает громадными суммами, буквально сидит на деньгах и возвращается домой с пустыми карманами. Велосипед-то для отвода глаз! Известно! Всем давно известно!
То, что невестки меж собой не ладят, я знал, но вот как осмеливается Огулнияз спорить с Посалаком, непонятно. Во-первых, Посалак — мужчина, во-вторых, он — старший брат мужа. Я еще не встречал женщин, позволяющих себе все, что попало, говорить старшим мужчинам в семье мужа, да еще при посторонних. Посалак же, по-видимому, к подобным разговорам привык, по крайней мере он ничуть не удивился воплям и насмешкам Огулнияз. А та продолжала брюзжать: