— Да, признаюсь, это было неприятно, — говорил он. — Все кругом во многих отношениях изменилось. В былые времена мальчишки могли косить или жать, а теперь для этого должен идти взрослый человек с топором или пилой — в некоторых местах, по крайней мере. Нашему брату, старику, странно видеть, разумеется, колосья пшеницы в двадцать пять футов вышиною, как в нынешнем году, после орошения. Лет двадцать назад здесь пользовались старинной косою и привозили снопы попросту на телегах да еще радовались такому урожаю… Мы выпивали, бывало, а потом, осенью, начинались свадьбы…
Бедная леди Уондершут, — продолжал он, помолчав немножко, — ей эти нововведения очень не нравились. Старого закала была дама. Я всегда говорил, что от нее пахнет восемнадцатым столетием. Как она говорила, например: сила, энергия, властность! Теперь уже нет таких… Умерла она почти в бедности. Все дела забросила… да и как было не забросить, когда мир в ее глазах чуть ли не вверх ногами повернулся! Вот хотя бы эта гигантская трава, заполнившая весь ее сад. Покойница не особенно занималась садоводством, но она любила порядок, любила, чтобы все росло там, где посажено, и так, как следует. А тут — поди-ка — справиться с травою невозможно! Это ее подкосило…
Ну, а потом надоедало ей и наше молодое чудовище, повсюду попадавшееся покойной на глаза. Под конец она думала, что он только и делает, что смотрит на нее через забор. Не нравилось ей и то, что он почти перерос ее дом. Это оскорбляло сильно развитое в ней чувство пропорциональности… Да… жаль бедную… Я надеялся, что ее на мой век хватит, а вот пережил… Майские жуки ее доконали. Они вывелись из гигантских личинок там, в болоте… А личинки-то больше, чем крысы… Так и бегают. Ну, и муравьи тоже… Покоя себе не находила, бедняжка! Родное гнездо ей опротивело. «Поеду, — говорит, — в Монте-Карло, не все ли равно, где жить». И уедала. А там — игра. Сильно, говорят, играла… И умерла в гостинице… Печальный конец! Все равно что в изгнании… Да, не знаешь, что тебя ожидает. Жаль только, что аристократия — единственный вождь английского народа — теряет под собой почву… Искореняется. Это уж точно! А все-таки все — пустяки, в сущности, — продолжал викарий. — Ну, неприятно, разумеется: дети, например, не могут пользоваться былой свободой (из-за' муравьев и прочих вредных тварей), но ведь и только. Прежде говорили, что эта Пища произведет полный переворот во всем. Да не тут-то было! Есть что-то такое в природе, что не боится никаких новшеств. Я не знаю, что это такое. Я не принадлежу к числу новых философов, объясняющих все эфиром да атомами… Вот еще — эволюция!.. Пустяки все это… То, о чем я говорю, ни в каких логиках не описывается… Называйте как хотите: отвлеченный разум, сущность человеческой натуры, мировая мудрость… Как хотите назовите!