Я хотел бы привести здесь другой пример, в котором проективный механизм эмоциональной чумы в форме клеветы проявляется еще отчетливей. Еще в Норвегии до меня дошел слух, что я заболел шизофренией и провел какое-то время в психиатрической лечебнице. После некоторых усилий мне удалось обнаружить источник этого слуха. Когда в 1939 году я приехал в Соединенные Штаты, мне пришлось убедиться, что слух этот широко распространился здесь даже более, чем в Европе, где мою работу знали намного лучше. Источник слуха в Америке был гораздо менее ясен, чем в Европе, но определенные признаки безошибочно указывали на то, что речь шла о том же самом европейском источнике[56]. Ситуация не была лишена доли юмора: человек, который первым пустил этот слух, вскоре после разрыва с Психоаналитическим объединением пережил нервный срыв и был вынужден провести несколько недель в лечебнице для нервнобольных. Об этом я лично узнал от одного университетского преподавателя, которому была известна точная информация. Неприятное происшествие, видимо, повергло будущего сплетника в страшный ужас. В то время он переживал серьезный конфликт: с одной стороны, он понимал значение моих исследований, с другой стороны, не мог порвать с определенной организацией, которая крайне враждебно относилась к моим идеям. Как это бывает в таких случаях, он ухватился за возможность переключить внимание с себя на меня, находившегося тогда в центре опасных дискуссий. Он считал, что я безвозвратно потерян, и возможность дать мне вдогонку еще один пинок была слишком заманчива. Его реакция была специфической проекцией больного эмоциональной чумой. Я никогда не был душевнобольным, никогда не находился в лечебнице, и по сей день я нес без какого-либо вреда для моей способности любить и работать одну из самых тяжелых нош, которые когда-либо возлагались на человека.
Само по себе быть душевнобольным не позорно. Лично я, как и каждый уважающий себя психиатр, испытываю к душевнобольному глубокую симпатию и часто даже восхищаюсь его конфликтами. Как я уже отмечал в другом месте, душевнобольной человек кажется мне гораздо более серьезным, гораздо более близким к жизни, чем обыватель или социально опасный больной эмоциональной чумой. Эта клевета имела целью уничтожить меня и мою работу. Она повлекла за собой ряд небезопасных событий, справиться с которыми было отнюдь не просто. К примеру, в работе с иными учениками у меня появилась непростая дополнительная задача – убедить их, что я не душевнобольной. В определенных фазах вегетотерапии типичным образом проявляется специфический механизм эмоциональной чумы: как только пациент или ученик соприкасается с плазменными потоками, возникает сильнейший страх оргазма. Он проявляется в том, что вегетотерапевт воспринимается либо как «грязная сексуальная свинья», либо как «сумасшедший». Подчеркну, что эта реакция появляется регулярно. А тут большинство студентов слышали упомянутый слух.