Вои второй сотни уже связывали за спиной локти тех из хозар, кто остался жив или был только легко ранен, и привязывали их одного к другому, спина к спине, и заталкивали их в возки, откуда выбрались уже те, кто раньше ехал в них. Это были, несомненно, знатные и богатые люди, о чем говорила даже одежда, и уж, тем более, надменные властные взгляды. Хозары говорили что-то на своем языке. Но ни Славер, ни кто-то из его воев этого языка не знал, и перевести слова не мог, пока, наконец, один из только что связанных пленников не спросил по-славянски с возмущением:
– Кто вы такие, что напали на посольство хазарского кагана[59]?
– А что это за посольство такое, что грабит обозы торговых людей?
– Они сами на нас напали. Мы подъехали, чтобы спросить правильную дорогу! А на нас напали. Мы вынуждены были защищаться.
– Он лжет, воевода, – высоким голосом с легким подмороженным подвизгом возмущенно сказал стоящий рядом хозяин саней, которые только что перевернули, и поставили на подбитые металлической полосой полозья. И тут же лошади путы разрезали, позволив ей на ноги встать. Сильно разгоряченной после стремительного бега лошади опасно на снегу лежать. – Они подскакали к нам уже с опущенными копьями, с угрозой, и про дорогу даже не спрашивали, сначала спросили, не словене ли мы, когда мы ответили, что мы русы, передние дали знак задним, которые еще на скорости скакали, и те ударили в копья. С разу свалили несколько человек. Хорошо, что охрана у нас не робкая. Отбились от первого отряда, а когда к нам погнали остальные, мы попытались оторваться! А тут и с вами встретились…
– Слышал? – спросил воевода у хозарина.
Тот промолчал, презрительно скривив лицо.
– Кто тут у вас главный? Давайте его сюда. А ты толмачом будешь… – воевода плоскостью своего копья легонько ударил по голове связанного хозяина, объясняя, кто именно будет толмачом. – Где ты научился так по нашему разговаривать?
Хозарин позвал кого-то, и снова повернулся к воеводе.
– Я живу в Славене, и служу у жены княжича Вадимира, сына Буривоя. А ты скоро ответишь и за то, что напал на посольство, и за то, что по голове меня ударил, тоже ответишь.
– Я разве ударил? – с улыбкой удивился Славер. – Я тебя только погладил. Если бы я тебя ударил, ты бы сейчас под санями валялся, и полозья по тебе проехали бы. В одну, потом, по моей просьбе, в другую сторону. И проедут, если так же настойчиво просить будешь. Только я вот что в толк никак не возьму, если ты в Славене живешь, зачем тебе дорогу спрашивать? Или память морозцем прихватило?
Толмач на вопрос не ответил. Он попросту завелся от злобы, понимая свое бессилие, и не мог эту природную злобу в себе обуздать, не мог управлять ею. Слишком уж трудно было с этим бессилием смириться, потому что он только что вот, может быть, меньше часа назад, чувствовал себя сильным и влиятельным среди таких же, как он, вооруженных хозар. Чувствовал в себе право решать чужие судьбы. А теперь за свою ручаться не мог. За что можно ручаться, когда локти до боли стянуты веревкой, и прижаты к спине. Более того, а сзади притянут к нему точно такой же пленник со связанными локтями. И потому говорил толмач зло, со змеиным шипением: