Он пересек улицу, параллельную реке, и здесь тоже увидел толпу, шумную, как во время выборов, о которых все уже давно забыли. Толпа наблюдала за разгрузкой цирка. Когда он проходил мимо одной из лавок, женщина оттуда крикнула что-то о петухе. Но полковник был целиком погружен в себя: прислушивался к далеким, почти забытым голосам, все еще звучавшим в душе, словно отголоски недавней овации на гальере.
У дверей дома он повернулся к детям.
– А ну-ка по домам! Не то возьму ремень!
Он запер дверь на засов и пошел прямо в кухню. Жена, задыхаясь, вышла из спальни.
– Они унесли его силой, – закричала она. – Я им сказала, что петух не покинет нашего дома, пока я жива.
Под отчаянные вопли жены полковник привязал петуха к печи и сменил воду в его миске.
– А они сказали, что даже наша смерть их не остановит. Что петух принадлежит не нам, а всему городу.
Лишь когда жена замолчала, полковник взглянул в ее потерянное лицо и с удивлением обнаружил, что оно не вызывает в нем ни угрызений совести, ни жалости.
– Они поступили правильно, – спокойно сказал он. И потом, ощупывая карманы, добавил как-то особенно мягко: – Петух не продается.
Жена проводила его до спальни. Полковник был будто таким, как обычно, и в то же время далеким, словно она видела его на экране. Он вынул из шкафа деньги, прибавил к ним те, что были у него в карманах, пересчитал и спрятал в шкаф.
– Здесь двадцать девять песо, мы вернем их куму Сабасу, – сказал он. – Остальные уплатим, когда получим пенсию.
– А если не получим? – спросила женщина.
– Получим.
– А если все-таки не получим?
– Тогда, значит, не уплатим.
Он нашел под кроватью новые ботинки. Вернулся к шкафу за картонной коробкой, вытер подметки тряпкой и положил ботинки в коробку, как они лежали, когда жена принесла их в воскресенье вечером. Женщина не шевелилась.
– Ботинки вернем в магазин, – сказал полковник. – Это еще тридцать песо.
– Их не примут, – сказал жена.
– Должны принять, – возразил полковник. – Я надевал их только два раза.
– Турки этого не понимают, – сказала женщина.
– Должны понимать.
– А если не понимают?
– Ну и пусть не понимают.
Они легли без ужина. Полковник подождал, пока жена кончит молиться, и погасил лампу. Но уснуть не мог. Он услышал колокола киноцензуры и почти сразу же после этого – на самом деле три часа спустя – сигнал комендантского часа. От холодного ночного воздуха дыхание жены снова стало хриплым. Глаза полковника все еще были открыты, когда она заговорила с ним, на этот раз спокойно, примирительно.
– Ты не спишь?
– Нет.
– Прошу тебя, подумай как следует. Поговори завтра с кумом Сабасом.