Терентьев на звук бабахнувшей гранаты даже не обернулся.
Зато в какой-то момент поманил Виталия, присевшего около непонятно как уцелевших обтекателей.
Виталий приблизился к мастеру.
– Это что, по-твоему? – спросил Терентьев, тыкая пальцем в овал, выглядящий на фоне закопчённой обшивки чуть более светлым, чем всё остальное. Виталий этот овал уже видел и успел насчёт него поразмыслить.
– Я думаю, капиллярка. Как раз тут крепилась эта самая необкатанная ферма эф-эс сорок-сколько-то там.
– Молодец, стажёр! Так оно и есть. А что скажешь о самих капиллярах?
– По-моему, они раскрепились штатно. В смысле, не были выломаны, выдернуты, вывернуты… Прошла команда, капилляры разъединились. Я так считаю.
Терентьев одобрительно кивнул:
– Согласен. Что ж… Тут всё, поехали смотреть самое интересное.
Самое интересное впечатлило Виталия не в пример сильнее. Причём точки «один» и «три» ещё туда-сюда, это были всего лишь фатально покорёженные останки изначально сигарообразных модулей «пилотская кабина плюс движок». Точка «два» в общем и целом представляла собою примерно то же, но тут кабина сохранилась почти не обгоревшей, хотя и повреждённой. И в ней было много крови – давно потемневшей, но кое-где всё ещё сохраняющей зловещий красный цвет, особенно широкие мазки на вертикальных поверхностях.
– Когда его нашли, он был ещё жив, – мрачно сообщил Черский, не усидевший на этот раз в корабле. – Наши его вынимать затеяли, но он изломан был весь… Прямо на руках и умер.
– Пилот или механик? – до неприятности холодно уточнил Терентьев.
– Пилот. Ирек Джанаев. Хороший был парень…
– И пилот, по-моему, не из самых плохих.
Черский презрительно глянул на Терентьева.
– Плохих? Да это ас из асов был! Не то что…
Слово «шурупы», усиленное каким-нибудь нелестным эпитетом, он всё-таки не произнёс, сдержался.
Была в словах лейтенанта и злость. Было и презрение. Была и досада. И Виталий сразу догадался, почему мастер с самого начала говорил с Черским так холодно и отстранённо.
Он не хотел врать и не хотел сердить флотского офицера, который недавно потерял боевых товарищей. В самом деле – убиваться по поводу смерти человека, которого ты никогда не видел и не знал, как минимум неискренне. А в шурупском сочувствии семёновцы уж точно не нуждались.
Оставался вежливый холод, от которого самому становилось муторно и противно.
– А где погиб механик, в точке «один» или «три»? – продолжал допытываться Терентьев.
– Точно неизвестно, – сухо ответил Черский. – По тому, что осталось, даже анализ ДНК не проведёшь. Эксперты приедут – скажут точнее.