— Какой ужас, какой ужас! — твердила Эстергази.
Эта актриса была чем-то Танюше симпатична. Она могла нести сущую околесицу — но она же раза два защитила девушку от придирок Терской. Потому-то Танюша втихомолку прибилась к ней.
— Ларисочка Игнатьевна, — шепнула девушка, — на вас лица нет. Давайте отойдем. Хотите, я вам водички принесу? Стаканчик водички с лимонным соком?
— Да, да, миленькая…
Теперь Танюша вроде как легализировалась в толпе — она обихаживала Эстергази. А меж тем во двор въехала телега, и из беседки вынесли что-то долгое, завернутое в мешковину. Танюша не сразу поняла, что это человеческое тело, а когда увидела торчащие ноги в черных чулках — ойкнула и на миг утратила соображение.
— Вот так-то, деточка. Ты не смотри туда, — сказала ей Эстергази. — Нет ее больше, бедняжки. Вот горе Эрнестику, вот горе…
— Валентиночка… — прошептала Танюша. — Ой, как же это?..
— И Валентиночку по допросам затаскают, я их, мерзавцев, знаю… Эрнестика, бедненького, вызвали, ему в Ригу телефонировали, не сразу отыскали… Каково это — единственной сестрицы лишиться?.. Единственной, деточка…
Когда тело Регины фон Апфельблюм увезли, началось самое для артистов кошмарное — полицейские стали их опрашивать. Вопросы были одинаковы для всех: где провели ночь, кто может это подтвердить, не слышали ли подозрительного шума, что известно об отношениях в семье Сальтерна, бывала ли покойная на артистических дачах и знала ли вообще о существовании беседки.
Рижские полицейские уже неплохо говорили по-русски — а ведь еще двадцать лет назад им бы пришлось переводчика звать. Старый немецкий город долго сопротивлялся, долго отбивался, даже вся документация в магистрате и в полиции велась на немецком. Но настали новые времена, пришлось покориться.
Танюша, понимая, что уж ипподром-то с аэропланами точно не имеют отношения к убийству, отвечала, как все: спала, ничего не слышала. И фактов, которые пролили бы свет истины на это непонятное убийство, не знает.
Ей Регина фон Апфельблюм не нравилась — уж больно задирала нос. И потому у девушки было что-то вроде угрызений совести: вот ведь невзлюбили артисты гордячку, а ее и на свете больше нет; может, недодали ей хотя бы малость душевного тепла, хотя могли, могли, трудно, что ли, сыграть эту малость тепла?
А вот Стрельский огорчился не на шутку.
— Какая красивая женщина была… — вздыхал он. — В хороших руках ей бы цены не было…
Кокшаров пригласил инспектора рижской сыскной полиции Горнфельда к себе в комнату, открыл деревянный ящичек с сигарами, достал бутылку хорошего французского коньяка.