Куб испуганно дернул головой, надел очки и молча уставился на меня.
— Хороши друзья-соавторы! Порознь-то вы хоть что-нибудь пишете?
— Я пишу, — оскорбленно буркнул Куб. — Стихи…
— Вот как! Стихи! А Эджин?
— Прозу.
— Ну, ясно… Ты в самом деле хочешь в газете работать?
— А то как?
— Сможешь по нашей командировке съездить в район и написать очерк?
— Если это не шутка, — недоверчиво блеснул очками Куб.
— Приходи после обеда. Обговорим тему, и получишь в бухгалтерии командировочные. Очерк должен быть совершенным. На уровне «Известий». Иначе дело не выгорит.
— А Эдька?
— Что Эдька? — не понял я.
— Он тоже рвется в газету.
— А пошел он подальше. Получи сейчас такое предложение твой Эдька, он бы и не вспомнил о тебе.
… Вот так я обрел себе литсотрудника и друга. А друг, говаривал кто-то из классиков, все равно что лохань, в которую время от времени сливают помои. После встречи с Крапивиным у меня тоже возникла потребность излиться, и, прилетев в город, я поехал не домой, а прямо в редакцию.
Куб вдохновенно творил. Без пиджака, в голубых подтяжках, косматый, весь расхристанный. На столе перед ним — ворох исписанной бумаги. Отдельные листки валялись на полу… Впрочем, когда все это перепечатается на машинке, наберется не так уж много — две-три странички. Он и за столом махал, как маляр, не жалел бумаги.
Через раскрытую балконную дверь тянул сквознячок, пошумливал разбросанными листками.
Куб поднял голову и с минуту смотрел на меня из-под косм пустыми отрешенными глазами. Я снял шляпу, повесил, и тогда только он пришел в себя. Началось знакомое, привычное: выкатился из-за стола, ухватил обеими руками мою руку и, будто мы в самом деле не виделись лет сто, радостно тряс ее, заглядывал в глаза, сыпал словами, одновременно спрашивая и рассказывая о себе:
— Ну как? Что еще привез?.. Репортаж твой загнали в набор… Я тоже тут не спал! Видел? На две колонки. А вчера редактор подкинул новую тему…
— Видел. И приветик тебе привез от «уганских бюрократов»! Крапивин шлет.
— Рассвирепел?
— Похоже.
— Вот сукин сын!
— Еще не известно…
— Неужто я ошибся? Но я же…
— Полистай-ка вот эти бумаги. — И я протянул скоросшиватель.
Куб оторвался от меня и бросился со скоросшивателем снова к столу. Я вынул из тумбочки казенное полотенце и направился в умывальник. Там закрылся на задвижку, разболокся до пояса и, не спеша, стал сдирать с себя дорожную пыль. На душе было препогано, не так, как бывает с похмелья, а еще хуже. Вряд ли и Куб чем-нибудь поможет. Горячая голова! Встанет горой за меня, за Татьяну, придумает какой-нибудь, выход, но это будет совершенно не то, не то…