– Понимаешь, – сказала она, – тут к нам…
– Заявляем тебе со всею строгостию, Барыня, – возвысил голос Поп, подходя. – Басурмана я крестить не буду! Пусть отправляется в ад, где ему и положено вечность коротать! Причуды твои, Барыня, хороши, когда невинны оне. Мы супротив невинных твоих причуд ничего ровно не имеем, и согласны со всем нашим обхождением их терпеть. Но – крестить басурмана?! Это – уж нет, прости, ежели что не так. Здравствуй, молодой барин.
Подбежала служанка, подала Сынку чашку с кофием. Сынок отпил глоток, поморщился, еще отпил, и спросил:
– Что за басурман? Ничего не понимаю. Вы тут все обезумели. Что жизнь в провинции с людьми-то делает!
Барыня начала объяснять, что вот, пришел голодный, промерзший…
– А, ну так что же? – удивился Сынок. – Зачем его крестить? Он и так крещеный. Разве что из арабов каких-нибудь, или турок? А может иудей?
– Нет, не из арабов, – Барыня покачала головой. – Полянку он обрюхатил.
– Опять ничего не понимаю. Какую Полянку?
– Баба есть у нас, вдовая.
– А! Понял. А крестить – это что же, наказание такое, что ли? – спросил Сынок иронически. – За то, что обрюхатил?
– Не дури, – велела Барыня, а Поп засопел возмущенно. – Не дури. Жениться ему надобно на ней.
– Утопить его надо, – проворчал Поп.
– Батюшка, – возразил Сынок, – а не вспомнить ли нам с вами заповеди? Мутер, басурман этот твой хочет у нас остаться, что ли?
– Уже остался, – сказала Барыня. – Работает, столярничает. Дом построил себе.
– Так он давно у нас?
– Да с прошлого ноября еще.
– Ага. А обрюхатил … Полянку … – Сынок засмеялся. – Да, так обрюхатил он ее – когда именно?
– Стыд и срам кромешный, – сказал Поп, глядя в потолок.
– Она его выходила, – объяснила Барыня. – Никого не спросясь, поместила в гранеро, носила ему поесть. В дом свой вдовий не совалась с ним, там нынче ее кузены живут, народ дикий, боялась, что прогонят или убьют басурмана. Так всю зиму в гранеро с ним и своим отпрыском и прожила.
– Каким отпрыском?
– У нее сын есть, подросток.
– А, да, ты ж сказала – вдова. Так она на сносях, или?…
– Родила уж, только что. Семи месяцев. Девочку. Думали помрет – нет, выжила. Так ведь ее даже крестить нельзя!
– Понимаю твои затруднения, мутер, – сказал Сынок. – И ваши тоже, батюшка. А он не хочет креститься? В смысле – в настоящую нашу веру? Вот ведь прощелыга!
– Никто не понимает, чего он хочет. Он только на своем языке изъясняется.
– Удивлен я, мутер, – сказал Сынок, ставя чашку на стол и глядя – с неподдельным удивлением – в лицо матери. – А ты что же…
– Не ко времени удивление твое, – сказала строго Барыня, и Сынок замолчал.