— Ищите! — грубо сказал Лаубе.
— Простите, господин… не имею чести знать вашего имени… я ищу. Очень давно ищу, но… Я знаю так много хороших мелодий. Так много! Не угодно ли прослушать оффенбаховскую баркароллу?
— Ищите работу! — с упрямством пьяного повторил Лаубе.
Старик недоуменно пожал плечами.
— Там ищите! — Лаубе показал на ворота. И обратился к хаусмейстеру: — Гони этого скрипача отсюда, Иоганн! В моем доме достаточно своих музыкантов: Лео Катчинский, Лидия Лазаревская.
Иоганн выпроводил старика со двора.
— Но я не люблю пить без музыки и пения, — вдруг заявил Хоуелл. — Мы пьем не на похоронах.
Глаза его стали колючими и злыми. Выпитое вино усилило в нем недовольство и делами, которые в последнее время «брали плохой уклон», и бездеятельностью Лаубе, желавшего без борьбы с сильными конкурентами получать барыши. Хоуелл был зол, и злость его не находила выхода.
— Я не люблю пить без музыки и пения, — повторил он.
— Тогда возвратите музыканта, — предложил Лаубе.
— Только не это! — запротестовал Гольд. — Мои нервы не выдержат уличной музыки.
— Позовите моего шофера, Гольд, — сердито сказал Хоуелл. — Быстро!
Гольд проворно вскочил из-за стола, вышел на улицу. У ворот стоял виллис. За его рулем дымил сигаретой черный солдат. Это был шофер Хоуелла Джо Дикинсон.
— Капитан зовет, — сказал Гольд. — Живее!
Бросив сигарету, Джо пошел за Гольдом.
— Слушаю вас, сэр! — бодро отрапортовал он своему мрачному хозяину.
Лаубе с интересом рассматривал негра.
«Здоровая скотина! — думал он, поглядывая на широченные плечи и огромные руки солдата. — Наверно, его праотец такими ручищами хватал за хвост крокодила!»
Хоуелл подал Джо стакан вина:
— Выпей!
Благодарю вас, сэр.
Стакан исчез в большой руке Джо; было похоже, что он пьет прямо из руки. Выпив вино, Джо поставил стакан на краешек стола и вопросительно уставился на капитана.
— Пой, Джо, — лениво сказал Хоуелл. — Ты хорошо умеешь петь. Я ведь слышу, как ты поешь, когда остаешься один и думаешь, что тебя никто не слышит.
— То я пел для себя, сэр.
— А теперь спой для нас. Ну, начинай!
— Что спеть, сэр? Может, о мосте в Мичигане?
— К черту все мосты!
— Что же другое?
— Давай что знаешь.
— Хорошо, сэр.
Заложив руки за спину, Джо выпрямился, вскинул голову и, глядя в небо, запел:
Ведь только мать и родная земля,
Где мы родились и жили,
Могут радость и солнце дать
Сердцам, что горе пили.
Джо пел, как бы рассказывая о том, что наболело и о чем он хотел поделиться со слушателями. Он будто высказывал свои тревоги и опасения, ждал ответа на них. В этой манере было много искренности, она подкупала. Гольд и Лаубе, не вникая в содержание, восприняли песню как нечто экзотическое. Негры в джазе, которых им приходилось слушать, пели не лучше.