Кто-то трогает за ноги, брыкаюсь, сигналю: жив! Начинаю понимать, если силой потянут, навалятся стволы наката, задавят. В просвете вижу людей, угадать не могу, чувствую, Рубежанский роется подо мною, оказывается, подкоп делал, в эту канавку и потянули. Боль резанула плечо, правую ногу, на них падали стволы с потолка, усилилось головокружение, внутри стало муторно, вот-вот вырвет. Товарищи волокут из землянки, от боли терпенья нет, открылась рвота, сказать ничего не могу, бойцы меня уложили в окоп, сами нырнули в укрытия. То ли заснул, то ли забылся, взглянул на свет – увидел наклонившихся медфельдшера санчасти полка и старшего по батарее. Что-то спрашивают, гляжу, как баран на новые ворота, не слышу, не понимаю, сказать ничего не могу, язык стал большой-пребольшой.
Фельдшер показывает жестами, что увезет в санчасть полка, я знаками отказался, мол, пройдет. Ночью было хуже, к утру полегчало, утренний холодок освежил. Так и выходился, через 5–6 дней был в строю. Это время было вроде фронтового санатория, орудийные расчеты сооружали новую огневую позицию, я филоню, впервые за год войны имел отпуск по болезни.
Вскорости снова стал за панораму, все бы ничего, да теперь уши стали болезненными, особенно страдал от выстрелов орудия. Другие номера находились на некотором расстоянии от казенника и дульного среза, имели возможность отбежать, мое место у самого огня, у выстрела. Пробовал спичку зажимать между зубов – выскакивала, брал в зубы пилотку – неудобно, не привык держать рот открытым при выстрелах, а зря, было их тысячи, так и терпел боль.
К концу второй декады августа при очередном обстреле, или внеочередном, уж и счет потеряли, случилась беда с Рубежанским. До сих пор вижу его согнувшимся надвое, старший сержант ранен в бок, внутренности не порвало, но ребра переломаны, ранение тяжелое. Трудновосполнимая потеря, командир орудия был коренным батарейцем, любимцем солдат и командования. Боевой, грамотный, всегда подтянут, строен, активен, умел командовать, подчинять и подчиняться. С ним легко было воевать и жить.
Как будем без Рубежанского, кто заменит? Скорее всего командиром назначат наводчика третьего орудия, больше некого. Он ни тпру, ни ну, ни кукареку, занозистый, любит лезть пузырем. В составе батареи с такими можно стрелять, тут главное, чтобы наводчики не были лопухами, а при выездке на прямую наводку, в боях по преследованию врага, при отступлении караул, крику будет много, толку ни на грош.
Сидим с Зюзиным у орудия, горюем, не везет расчету, за каких-нибудь два месяца из ветеранов батареи никого не осталось. Напарник пошел за ужином, я у пушки, орудие в любой момент должно быть в готовности к стрельбе. Приходит Зюзин с котелком каши в руках, с новостями в зубах.