– Ор-рудие!
Это последняя команда в цепи всех на открытие огня, я – ни туды, ни сюды, растерялся, сомневаюсь. Рубежанский прыгает к пушке, рвет за шнур, выстрел!
Команда:
– Левее 0-03, три снаряда, фугасным, огонь!
Снаряд у цели, соображаю наконец-то.
– По пехоте противника, осколочным, три снаряда, беглый! Быстрее, фрицы убегают, – передают с командного пункта.
Три снаряда – месть за Копылова. Вездесущие телефонисты информируют, что разбит дзот с пулеметом, выскочили несколько оставшихся в живых фрицев, догнали и этих, уложили шрапнельными. Комбату доложили, что убит наводчик 4-го орудия.
– Кто стрелял, Рубежанский?
– Нет, наводчиком орудия был Дронов.
– Какой Дронов?
– Из новеньких.
– Будет толк, ставьте наводчиком.
Вновь боевая судьба распорядилась по-своему. Почти год, с июня 1941 года по май 1942-го мой военный билет украшала запись «красноармеец», за это время сменил должности: стрелок, подносчик снарядов, наводчик орудия.
Запомнился день 29 июля, во фронтовой жизни от других не отличающийся. В оперативных сводках по-разному сообщалось о таких буднях: «ничего существенного не произошло», «были бои местного значения». С утра немец вел себя агрессивно, наша батарея активности не проявляла, лишь дважды, да и то одним орудием, вели огонь, экономили боеприпасы. На беду фрицы засекли позицию, пристрелялись, теперь жди беды, по поведению противника видно, что готовит удар. Расчетам приказано находиться в полной боевой готовности, в укрытиях, ибо на войне осторожность большое дело. Старший по батарее был человек спокойный, рассудительный, каким-то артиллерийским чувством ожидал налета, что и случилось.
Сначала немец ударил минометами. Хорошо, что укрылись в землянках, иначе жертв не миновать. Обошлось благополучно, незначительно повреждена пушка, разбит погребок, в нем были лишь ящики с гильзами. Одна мина разорвалась прямо на нашем убежище, для трех накатов ерунда, шуму наделала, и только. Правда, два верхних яруса разворочало, что прибавило храбрости, если не пробивает, мина не страшна. С шутками, прибаутками сидим, протираем глаза, отряхиваемся от земли и прочего мусора, была какая-то ребяческая уверенность в неповредимости. Ка-ак даст 105-миллиметровыми!
– Дело плохо, – говорит Рубежанский.
Противник бьет и бьет, измотал, издергал.
– Снарядов не жалко гаду фрицевскому? – зудит Зюзин.
– У него их со всей Европы, – поясняет командир.
Обстрел продолжается сильнее, пробирают тревога, потом страх, больше скрыться некуда. Надежа только на случай. И вот… тра-а-х! Белого света как не было, все стихло, немец долго крушил позицию, товарищи говорили, что наделал немало бед. Для меня окружающее перестало существовать, памороки забило. Помню, как во сне, вроде как поднимало, несло, нечем дышать, глотнуть бы воздуха, только бы дыхнуть! Нос, рот забиты пылью и землей, глаза режет, в ушах боль тяжелая и тупая, собой не владею. Надо прочистить, утереть рот, а нечем, правую руку придавило, в плечо уперлось что-то тяжелое, левую черти с квасом съели, запуталась в шмутках, не вытяну, не подчиняется. Пробовал открыть глаза, не получается. Берет досада, живой ведь, а дышать невозможно, нос куда ни шло, как рот успел земли нажраться?