С вызывающим видом она пристально посмотрела ему в глаза и вдруг, быстро повернув голову, бросила беглый взгляд, полный смиренного страха, на высоко вздымавшийся позади нее дом, темный, запертый дом, молчаливый и неустойчивый на своих покривившихся сваях.
Лингард также взглянул на дом и с подозрительным видом посмотрел на нее:
— Если он теперь не услыхал твоего голоса, он, должно быть, уже далеко или умер, — проворчал он.
— Он там, — прошептала она, — он там. Он ждал три дня. Ждал тебя день и ночь. И я ждала с ним. Ждала, наблюдая за ним, за его лицом, глазами и губами, прислушиваясь к его словам, которых я не понимала, которые он произносил днем… и ночью, во сне. Я прислушивалась, когда он разговаривал сам с собой, на своем языке. Я хотела узнать, но не могла. Его что-то мучило. Он говорил сам с собой, не со мной. Не со мной!.. Что он говорил? Что он хотел сделать? Боялся ли он тебя… или смерти? Что было у него на сердце? Страх? Злоба?.. Какое нежелание?.. Какая печаль? Он все время говорил. А я не могла узнать. Я заговаривала с ним. Он был глух. Я следовала за ним всюду, стараясь уловить слово, которое я могла бы понять, но мысль его витала в стране его народа — далеко от меня. Когда я трогала его, он сердился, — так!
Она сделала движение, подражая человеку, грубо отталкивающему надоедливую руку, и посмотрела на Лингарда полными слез глазами.
— День и ночь я наблюдала за ним, не видя ничего. На сердце у меня было тяжело, так как дом наш посетила смерть. Я думала, что он боится. Боится тебя! Иногда и меня охватывал страх… Скажи мне, раджа Лаут, знаешь ли ты страх без голоса — страх тишины, страх, который находит на тебя, когда ничего нет вблизи, когда нет ни битвы, ни криков, ни страшных лиц, ни вооруженных рук? Страх, от которого нет избавления?
Передохнув она опять подняла глаза на недоумевавшего Лингарда и торопливо продолжала:
— Я знала, что он не будет сражаться с тобой! Раньше — давно — я два раза уходила от него, чтобы заставить его повиноваться моей воле; заставить его ударить по своему народу и стать моим, — моим! О горе, — рука его солгала, как ваши белые сердца. Она ударила, подталкиваемая мной, и… о стыд… не убила никого! Этот свирепый и лживый удар пробудил только ненависть, но не страх. Все оказалось ложью вокруг меня. Его сила — ложь. Мой народ лгал мне — и ему. И, чтобы встретить тебя, великого, у него не осталось никого, кроме меня. Меня… с моим гневом, болью и слабостью. Только меня! А он и говорить не хочет со мной. Безумец!
Она приблизилась вплотную к Лингарду с диким и скрытным видом помешанного, который хочет сообщить какую-нибудь безумную тайну, одну из тех уродливых, раздирающих, нелепых мыслей, которые, как фантастические, жестокие, печальные чудовища бродят во тьме сумасшествия. Ошеломленный Лингард смотрел на нее, не шевелясь. Она зашептала: