— Ну, мы могли бы отправиться, например, в Тоскану, на побережье. Верхом, вдвоем… Мы бы всех отослали прочь. Взяли бы, например, только Слугги, чтобы он защищал нас.
Наклонившись ко мне и взяв мою руку, он произнес:
— Похоже, это заслуживает внимания, cara.
— И вы согласны, что это возможно?
— Да. Пожалуй, надо будет потратить несколько дней на приготовления.
— И когда мы поедем?
— Первое апреля кажется мне очень счастливым числом для отъезда.
Держа в руке бокал с рубиновым искрящимся вином, я спросила:
— А не забудут ли о нас в Белых Липах, как вы думаете?
— Кто знает. Но насчет одного человека можете не беспокоиться. Анна Элоиза о вас не забудет.
Я невольно рассмеялась. Несмотря на частые стычки, старая герцогиня так и не пробудила во мне ненависти. У меня лишь возникло впечатление, что своей враждебностью и насмешками она испытывает меня, проверяет, достойна ли я титула герцогини дю Шатлэ, но, поскольку, по моему мнению, я до сих пор испытания выдерживала с достоинством, то могла позволить себе посмеяться на ее счет.
Александр тихо произнес:
— Не держите на нее зла. Она колкая и язвительная, но все-таки славная. Никто так не предан Белым Липам, как она. Было время, когда Анна Элоиза всех держала в руках: и нас с братом, и отца, и мать. В сущности, это она нас воспитала такими, какие мы есть.
— Да, я так и подумала. Похоже, ваш отец слишком мягок, даже до болезни наверняка был мягким, а мадам Эмили… если судить по портрету, она тоже не была сурова.
— Она была очень добрая.
— Вы очень любили ее, я слышала, — прошептала я.
Он некоторое время задумчиво молчал, потом снова поднял на меня глаза.
— Я думаю, года через два-три вы души не будете чаять друг в друге. Анна Элоиза, несмотря на ее острый язычок, — настоящая аристократка, и она не сможет не оценить вас.
Я допила вино, еще раз подумав, как хорошо он говорит. Хорошо слушать этот глубокий низкий голос, мягкие интонации… Он просто околдовал меня. А может быть, это амаретто так меня опьянило…
В этот миг рука Александра накрыла мою руку, осторожно сжала пальцы.
Наши глаза встретились, и мы безошибочно поняли, о чем оба думали.
Его губы произнесли:
— Если перенести эту софу к камину, мне кажется, получится неплохое местечко — как вы полагаете?
Я едва слышно прошептала:
— А почему бы нет?
…Эта ночь была необычной, если можно так сказать о том, что никогда обычным у нас не бывало. Над Сорренто грохотала гроза, дождь хлестал в окна, и молния ослепительным сине-белым пламенем врывалась в комнату.
Он раздевал меня, не разрешая мне участвовать в этом. Сегодня его движения были на редкость неспешны. Руки скользили по моей коже почти неосязаемо; невыразимо медленно, словно наслаждаясь каждой минутой, он снимал с меня чулки — сначала один, ажурный, тонкий, наблюдая, как из-под прозрачного шелка является стройное бедро, округлое колено, тонкая щиколотка, — потом другой. Кружевной паутиной легло на паркет рядом с камином мое нижнее белье. Потом подошла очередь корсажа, каждая пуговица и булавка которого расстегивались с томной неторопливостью, и юбки, пояс которой развязывался с такой сладкой неспешностью, что я взволновалась и возбудилась прежде, чем оказалась полностью обнаженной.