Счастье длилось недолго: мама уехала, но со мной осталась Гейша, этот веселый щенок с уже обрезанными ушами и хвостом и с удивительно выразительными глазами. Она быстро освоилась в доме и почувствовала себя хозяйкой. Вечером Гейша прислушивалась к закрытым ставнями окнам и при каждом шорохе на улице угрожающе рычала. Мне стало ясно, что у нее совсем другая собачья натура, не похожая на сибирских уличных шавок. Если лаяла она, то только по «делу» и басом. Ее тупая морда с выпученными глазами и широкая грудь вызывали удивление у соседей: «Ну, какая же это собака — это кабан!». И этот «кабан» первое время наводил ужас на окружающих, и когда я с ней прогуливался по улице, то дети на всякий случай прятались за воротами.
На удивление всем, к концу марта на нашу ИПС стали из колхозов поступать яйца — «государственная поставка пошла». Уже через две недели ящики с этим добром заполнили до потолка одно из помещений, нужно было спешить, яйца могли испортиться, но инкубатор все еще не был готов. Каждые три дня механики убеждались, что они соединили все не так, и начиналась разборка. Слава Богу, электростанция заработала, и все помещения залились ярким светом, мы стали походить на приличную фирму. Механики читают инструкции по монтажу, а я штудирую книги по инкубации и прикидываю, как все это должно произойти. А что если ничего такого не произойдет или яйцо окажется не оплодотворенным, или техническая система откажет?
И вот однажды к вечеру монтаж был закончен, и я вошел в этот огромный вагон инкубатора, чтобы посмотреть, как все там должно происходить. Ряды сетчатых лотков с двух сторон, кондиционеры нагнетают свежий воздух определенной температуры и влажности, нагревательные лампы то включаются, то гаснут, а вслед за ними поворачиваются и лотки с яйцами — все вроде бы как надо. Завтра загружаем инкубатор, пробную серию нет времени производить, сроки подпирают.
На следующий день работа закипела. Чечин, надев синий китель с планкой какого-то ордена, стоит в зале и наблюдает, как суетятся работницы около ящиков с яйцами, загружая их в лотки инкубатора. К вечеру я собираю всех в зал и подзываю к пульту Чечина, чтобы он как директор нажал кнопку пуска.
Зашумели моторы вентиляторов, загорелись контрольные лампы. Наш пароход отправился в плавание.
После того как все разошлись и остались одни дежурные, Чечин пригласил меня к себе в кабинет. Погрозив пальцем, он подошел к своему бронированному сейфу и достал оттуда бутылочку коньяка. Где он мог ее в этой глуши раздобыть? «Трофейный, английский, с войны храню!» — пояснил он. Неужели он может долгое время что-то спиртное хранить у себя? «Коньяк» оказался простым виски, но это было не так и важно. Он налил по стопке, подсел поближе ко мне и уставился своими серыми испитыми глазами: я прочел в них страх. Инкубаторная станция была действительно его последней картой. В течение восьми лет до этого он восседал в кресле главного редактора местной газеты «Арык-Балыкская правда» и к тому же еще заведовал небольшой типографией. Все это называл он «идеологическим фронтом». Передовые редакционные статьи в газету писала для него тайно от всех его дочка, ученица десятого класса, и в райкоме все находили их «идейно выдержанными». Сам же он закончил только семь классов сельской школы и потом еще разные партийные курсы переподготовки редакторов. До той поры пока в кресле первого секретаря сидел его давний приятель, все шло хорошо, но после войны появился новый молодой секретарь, и начались неприятности. Вопиющее несоответствие человека и его должности стали очевидны. Вызовут его на идеологическое совещание в райком, а он только по заготовленной бумажке может читать свой доклад. А однажды, слушая чей-то доклад, уснул в кресле и стал храпеть, оказалось, что он «под газом». Не спасли его и партийные заслуги: грамоты за участие в Гражданской войне, за коллективизацию в Сибири. О своих заслугах того времени он мне рассказывал: