Перед Новым 1958 годом клуб выдраен и вычищен до блеска. В фойе стоит огромная, чуть ли не до потолка, наряженная елка. Отовсюду свисают гирлянды. серебристые звездочки и снежинки… А вот и то, что я ищу — новогодняя стенгазета. Я ее внимательно просматриваю, но своей заметки, над которой столько мучился, не нахожу. Расстроенный, я иду за кулисы.
Мне сегодня предстоит еще петь в концерте нашей и колхозной самодеятельности. Однако минут за пятнадцать до начала концерта меня находит Понько, дает газету «Красная Звезда» и говорит:
— Здесь вас напечатали. Поздравляю!
Я растерянно смотрю на замполита, дрожащими руками беру газету, раскрываю ее, но как ни напрягаю зрение, разглядеть ничего не могу.
— Спрячьтесь куда-нибудь и спокойно почитайте, чадо вы мое, — улыбается полковник. — Материал большой, не на ходу же читать.
Я иду в костюмерную, ставлю за платяной шкаф табурет, сажусь на него, прислоняюсь спиной к стене, закидываю ногу на ногу, снова раскрываю газету и наконец нахожу главное. В самом низу справа стоит моя фамилия. И тут ко мне подбегает Евстратов, ведущий концертной программы:
— Нашел время газеты читать! Сейчас твой номер.
Пою я на этом концерте с таким подъемом, что завожу весь зал, и зрители меня долго не отпускают.
После концерта танцы. Я вхожу в зал и приостанавливаюсь в дверях, чтобы оглядеться. Да, зал из тех, куда ходят офицерские жены и деревенские девчата, чтобы показывать свои наряды.
Танцы открывает баянист из сельской самодеятельности. Репертуар у него древний и танцуют все вяло, медленно, враскачку. Но вот появляется недавно созданный вокально-инструментальный ансамбль части, и его ритм штопором ввинчивается в зал. Через несколько мгновений зал начинает раскаляться и дымиться и, повторяя ритм, как бы взлетать вверх, и падать, и снова взлетать, и ломаться, раскачиваться, топотать, подпрыгивать, поводить мускулами плеч, шеи, сгибать и разгибать руки. О, как отплясывают офицеры и их жены, солдаты и сельские девчонки, пронырливые пацаны!
Глуховатым, шелестящим звуком гортанно вступает труба и зовет бог знает куда, умирают и возрождаются саксофоны, ударник частит так, что сердце выпрыгивает.
В светлом костюме, черной рубашке и бирюзовом галстуке на авансцену выходит капитан Капустин. Комбат убивает меня своей манерой исполнения. Что он творит?! Я поражаюсь! Его хриплый лесной надорвано-прекрасный, жаждущий то ли любви, то ли крови голос с ходу берет власть над всеми присутствующими. Он, как волшебник, превращает людей в комки невероятной энергии, которая могла бы поднять в космос любую самую могучую ракету.