Королева возвышалась, сидя на скамье, с завязанными руками, в белом чепце и белом платье. Прямая спина, гордо откинутая голова…. Телега качалась, но ее спина оставалась прямой.
А народ, заполнивший набережные и мосты, кричал: «Смерть австрийскому отродью!» Я успел увидеть, как кто-то бросился мимо жандармов к телеге и поднес кулак к лицу королевы. И толпа заслонила сцену…
В густой толпе карста двигалась медленно. Не стоило искушать судьбу. Я велел жандарму остановиться, вышел и сказал, что дальше пойду сам, так будет быстрее.
Жандарм пробормотал что-то вроде: «Давить людей он не может», – и повернул назад к Консьержери. А я, сняв маску, направился к площади Революции, где должна была состояться казнь.
Очередная пьеса Бомарше и на этот раз оказалась совершенной.
В кафе неподалеку от площади я увидел Давида. Он сидел, окруженный толпой зевак, и рисовал.
Я не поленился, подошел посмотреть. На листе возникала только что проехавшая королева. Я заворожено смотрел, как появлялись ее чепец, прямая спина и острый нос…
Давид отправлял королеву в вечность. Теперь она останется навсегда в его рисунке.
Но эта задержка у кафе оказалась роковой, ибо я не увидел казни.
Я быстро шел по улице Сент-Оноре и уже приближался к площади. Была четверть первого. И тогда я услышал могучий вопль толпы, донесшийся с площади: «Да здравствует республика!»
Я понял: свершилось! Я не успел!
«Да здравствует республика!» – дружно крикнули сверху веселые голоса.
Я поднял голову и увидел трех смеющихся молодых мужчин. Это были Робеспьер, Дантон и Демулен. Они стояли в окне дома Робеспьера, и люди внизу рукоплескали им.
А там, на площади, люди рукоплескали отрубленной голове королевы. Ее носил по эшафоту сам Сансон.
И еще одну ночь я провел в доме палача.
Шарль Анри рассказал мне вечером, что эшафот специально поставили прямо напротив главной аллеи Тюильри, которую она так любила.
Когда Сансон готовился дернуть за веревку, он услышал ее голос «Прощайте, дети. Я иду к Отцу».
И все заглушил загремевший нож гильотины…
И самое потрясающее: когда ее голову показали толпе, голова вдруг открыла глаза. Видимо, сдерживая страх, королева до предела напрягла мускулы лица. Они сократились на отрубленной голове, и оттого поднялись ее веки, и мертвые глаза взглянули на радостно кричащую, гогочущую толпу.
И вмиг толпа замолчала…
А потом глаза закрыли, голову положили между ног. Тело залили известью и в грубом деревянном ящике отвезли на кладбище Святой Магдалины и закопали в безымянной могиле. Оставшееся после королевы изношенное черное платье отдали в богадельню.