Около Борисова, вынырнув из-за желтоватого, забрызганного мочой снегового отвала, остановилась розовощекая усатая старуха с живым лукавым взглядом. От старухи почему-то пахло духами — новый запах в сложном наборе, наполнявшем базар.
— Что надо, сокол ясный? — утишенным, словно бы зажатым зубами голосом она. В руке старуха держала плотный тряпичный сверток. — Может, это надо? — Откинула полог свертка, под которым ярко блеснула новенькая алюминиевая миска. Приподняла миску. — Это?
В ноздри Борисову ударил густой мясной дух. Под первой миской была вторая, глубокая, эмалированная с бордовой кровянистой каемкой, эта глубокая миска была доверху наполнена котлетами. Небольшими, поджаристо-душистыми, с маслянистой блесткой корочкой.
— Может, возьмешь, сокол ясный?
— Нет, — сглотнул слюну Борисов. Котлеты ему не понравились — он и сам не понял, почему не понравились. Снова сглотнул — хотелось есть.
— Что меняешь, сокол ясный? — Старуха стрельнула глазами по фигуре Борисова. — Вроде бы ничего не принес?
— Хорошие серебряные часы с точным ходом, — одним духом выпалил Борисов, достал часы из внутреннего кармана пальто, показал.
— А что надо в обмен, сокол ясный? Может, помогу?
— Хлеб нужен, тетка. — Борисов решил, что на рынке ему надо держаться грубо; чем грубее — тем лучше, здесь словесный изюм и сладкая сметана речей не проходят, иначе эта же старуха и разденет догола.
Старуха подняла руку, собираясь что-то сказать, но Борисов решительно шагнул дальше. Не нужна ему эта ведьма с сочными прожаренными котлетами. Голова невольно закружилась, земля под ногами сдвинулась в сторону, и Борисов неожиданно засомневался: может, все-таки выменять часы на котлеты? Котлеты будут полезнее, чем хлеб. Поморщился: знать бы, из чего эти котлеты сделаны. Сколько все-таки силы и сколько слабости в человеке и как он зависит от обстоятельств; получив толчок с левой стороны, несется вправо, метелит руками по воздуху, следует толчок справа — и он несется влево, также крутя «мельницу». И то Борисову было охота купить, и се: продуктов-то в блокадном Питере, оказывается, много…
Следующим ему подвернулся бледнолицый молодой человек с вилком квашеной капусты. От вилка одуряюще вкусно остро пахло укропом, и Борисов невольно поджал губы: в мире, оказывается, есть не только запахи дыма, спаленного пороха и горячего железа — есть и те, что давным-давно уже забыты.
— Нет! — решительно мотнул он головой.
— Ну и дурак! — не замедлил высказаться владелец капустного вилка.
На рынке продавали даже вино — бутылку чернильного цвета, заткнутую пробкой и опечатанную сургучом, продавали сыр, нарезанный мелкими, солнечно просвечивающими насквозь скибочками, почему-то к сыру народ приценивался больше всего, и владелец его — высокий человек в пальто с шалевым меховым воротником и шапке-пирожке, невозмутимый, с дворянской внешностью, — спокойно и внушительно отвечал на вопросы. Главное — сыр очень полезен для дистрофиков, ничто так не полезно для исхудавших людей с подведенными животами, как несколько ломтиков сыра, — сыр и кровь восстанавливает, и мозги очищает, и сил дает столько, сколько не дают двенадцать паек хлеба.