Хэгши вдруг оказалась совсем рядом. Подлокотник кресла сложился, превратившись в часть сидения, место для нее. Она взяла в ладони лицо Хана и нежно повернула к себе, он невольно взглянул ей в глаза и засмотрелся, как тогда, когда увидел впервые.
— Я люблю тебя, Хан. Ты слышишь меня? И знаю, что ты любишь меня. Скажи же мне это, наконец, прямо.
— Да, — сказал Хан. Не мог не сказать. А добавить что-нибудь еще уже был не в состоянии. Он удивлялся, как не лишился сознания оттого, что услышал.
Так и будет смотреть, не помня ни себя, ни того, что даже вообще нужно что-то еще делать. Но одна инициатива его не шокировала и не оттолкнула, возможно, не вызовет отчуждения и другая.
Хан почувствовал на своих губах ее губы. Острое ощущение от поцелуя, пронизывающее все тело до самого средоточия естества, было таким непривычным и непереносимо сильным, что Хан не выдержал и попытался отстраниться, хватая ртом воздух.
— Я не могу это терпеть, — едва выговорил он.
— И не нужно. Все у нас произойдет сейчас.
— Но…мы же еще не женаты.
Хэгши засмеялась.
— Ты не знаешь, в чем заключаются на Тайре брачные обряды? Объяснение в любви — и все.
И она снова поцеловала его, пока он не изобрел новой темы для разговора. А потом быстро расстегнула на нем комбинезон, то есть, провела ногтем от горловины до пояса и немного ниже, и ткань по этой линии разделилась. Хан покорно позволил себя раздеть, дрожа от смущения пополам с желанием. Он не заметил, когда кресло оказалось разложенным полностью и превратилось в довольно обширную софу.
— Теперь ты. Сделай то же. Да не смотри же так беспомощно, Хан. Опять забыл, что мы на равных?
Она взяла руку Хана и провела его пальцами по своему одеянию, расстегнула которое фактически сама.
— Сними его с меня, — попросила она совсем тихонько.
Хорошо, что ткань легка и нежна, потому что руки такие непослушные и слабые, что не способны на малейшие усилия, подумал Хан, отвернув образовавшиеся полы и медленно, чтобы от неловкости не причинить боли, стягивая их с плеч Хэгши.
Свое раздевание она довершила тоже сама, потому что Хан на полпути остановился.
— О! Я не сделала одну вещь. Даже две, — вдруг сказала она и одним гибким движением метнулась к пульту. Хан не отрывал глаз от ее белеющего в сумраке прекрасного нагого тела.
Окна затемнились, вдоль стен и потолка комнаты словно задрожал гор ячий, нагретый солнцем или пламенем костра воздух. Эта слабо видимая рябь встала сплошной завесой, изолирующей их от всего мира.
— Теперь нас никто не увидит и не услышит, даже случайно.
Хан только вздохнул. Он в который раз забыл, что на Тайре — телепатическое общество.