— Сдается мне, что девочке полегчало. Как ты думаешь, Винце?
Безбожник Винце не отвечал, а только подгонял волов:
— А ну, Молния! А ну, Бутон! Нн-но!
— Уж не заснул ли ты, Винце?
Но сердитый Винце и тут ничего не ответил; он поправлял свою «амуницию»: прочищал соломинкой мундштук.
— Эй, Винце, смотри! Вроде бы уже и не такие красные у нее уши. Может, ослабла лихорадка?
Купойи приложил руку ко лбу девочки, но тут же расстроился, потому что голова пылала, как булка, только что извлеченная из печи.
Девочка открыла глаза, кротко, благодарно посмотрела на него затуманенным взглядом.
— Ой, какая у вас рука, как приятно!
— Холодная, не правда ли? Но погоди, доченька, мы сейчас что-нибудь придумаем. Эй, Винце, остановись!
Они снова остановились у Зехернейской мельницы; там, где на берегу речки Кисе печально стоял одинокий ясень. Старик слез с телеги, обломал с дерева ветку: «Жаль, конечно, что листочки больно узенькие», — и стряхнул с нее облепивших ее зеленых, отливающих золотом букашек.
— Так мы и впрямь никуда не доедем, — заворчал Винце.
— Ну, ну, не ворчи, ты, молокосос! — бросил ему Купойи (хотя «молокосос» тоже уже приближался к семидесяти).
Затем сорванной веткой Купойи принялся, как веером, обмахивать больную. Это было хорошо еще и потому, что он отгонял мошкару, обильно вьющуюся над телегой и словно купающуюся в расплавленном золоте солнечного света. Ветка навевала прохладный ветерок, прогонявший зной и пушивший светлые, как колос, волосы девочки.
Ей было, наверное, приятно это. Тоненькой горячей рукой, может, непроизвольно даже, она отыскала заросшее щетиной лицо деда и погладила его по щеке. А старику почудилось, будто на этом месте он ощутил прикосновение трепещущего сердца голубки.
— Ты — добрый старик, — чуть слышно сказала она. И, замолчав, остановила на нем полуосмысленный взгляд.
— Ты хоть немного лучше себя чувствуешь? — тревожно спросил Купойи.
— Не знаю.
— Не бойся, ничего плохого с тобой не случится, все пройдет. В городе я вызову к тебе доктора, и он собьет лихорадку. Хорошо помогает хинин, знаешь, такой белый порошок? Жаль, у меня с собой его нет. К утру ты поправишься и сможешь продолжать свой путь. Ты, наверное, поступаешь на новую работу?
Девочка покачала головой.
— Может, ты к матушке держишь путь?
— Да.
— А где живет твоя мама?
— Она умерла.
Параскайский дворянин задумался над этими словами; они словно поразили его в самое сердце. Только после долгой паузы он снова заговорил:
— Так куда же ты направлялась?
Больная бессвязно забормотала:
— Там, где пробегает черный петух, у него на голове красная шапочка-гребешок, а на той шапочке-гребешке — колокольчик. Он звенит, и я иду на звон этого колокольчика. Я хорошо его слышу.