— Куда, Евгений?
— В поле…
А школьный сторож, не зная, как быть дальше, смущенно улыбнулся беззубым широким ртом, разочарованно почесал за ухом и юркнул в сторожку. Ее обитатели, о пользе которых он так и не сказал всего, что хотел, словно насмеялись над ним. Только перья валялись на полу да в углу стояло корытце с водой и несъеденные птичьи харчи в старых черепках. «Все бросили, — подумал Антон. — И птице воля милее всего!..» Последним вылетел селезень, да дольше других птиц, кружились над селом аисты.
— Хорошие у нас приймаки… — шутили женщины, глядя на аистов. — Каждой вдове по одному перепадет. А которой и по два. Испробовали нашей ласки, так теперь будут вековать в Замысловичах.
Так и случилось. Все аисты поселились в Замысловичах. Постояли денек-другой на одной ноге, а там поднялись над селом и поодиночке да парами полетели на Вдовье болото за добычей. Во время этого перволета Антон План вразвалочку похаживал по школьному двору, сметал длинным березовым веником шуршащие листья, которые не успел собрать осенью, и после каждой наметенной кучи поправлял легкие, пушистые усы. Жаль, что усы не крылья! Поднялся бы и полетел — такая вокруг устоявшаяся, чистая, зовущая пора!
Весна подстерегла зиму, схватила ее в свои горячие объятия и понесла невесть куда, а раскованная земля умывалась на свободе, разбухала, почуяв другую жизнь, тихонечко наряжалась во все новое. Взволновалась Уборть и вместе с талыми водами понесла в моря-океаны полевые соки. Детям забава, их бумажные флотилии плывут, как в сказке. Еще купается в половодье теплый Олекса[1], ранний жаворонок натягивает струны над полем, а земля уже затвердевает, становится непослушной, так и норовит уродить не то, что нужно… Вот тут в самый раз осадить в ней дикую силу, прибрать к рукам и положить перед людьми, покоренную, щедрую. Когда уродит, тогда выйдешь на жниво и скажешь: отдохни, земля! И вместе с нею, возможно, и сам отдохнешь. А весна выходных не имеет…
Евгений приходил домой поздно, после первых петухов. Мать подавала ужин, а сама становилась напротив, складывала на груди руки и все смотрела на него. Только за ужином и могла наглядеться на сына. За день осунулся, в исхлестанных ветром глазах застыла слеза, загорелое лицо напоминало лицо мужа. «Вылитый Федор», — думала она и пыталась найти в сыне что-нибудь свое. Вспомнила долгое вдовье одиночество, которому уже не будет конца, и намекнула сыну на невестку…
— Не о том моя забота, — уклончиво сказал Евгений. — Сейчас, мама, сев.
— Не сейчас, пусть когда станет посвободнее. Только кого мне в невестки ждать?