— Но ты-то не умерла.
— Нет. Думаю, я изменилась. И, Сьюзен, мне пришлось многое пережить, чтобы измениться. Кстати, у тебя, случаем, не возникло никаких романтических надежд по отношению к тому юноше?
Вопрос возник из ниоткуда, и защиты от него не было. Лицо Едины не выражало ничего, кроме искренней обеспокоенности.
— Нет, — ответила Сьюзен.
К сожалению, Едина еще не овладела всеми тонкостями людской беседы, например такими, когда сам тон говорит: «Перестань задавать вопросы на эту тему, или чтоб тебя огромные крысы жрали и днем и ночью!»
— А вот у меня, признаюсь, возникали к нему всякие странные чувства… Ну, когда он был часовщиком. Иногда, улыбаясь, он становился совсем нормальным, обычным. Мне хотелось ему помочь, потому что он был таким замкнутым и печальным.
— Ты вовсе не обязана признаваться в подобных чувствах, — резко оборвала ее Сьюзен. — Кстати, откуда ты знаешь слово «романтический»?
— Прочла несколько книг стихотворений, — очень правдоподобно смутилась Едина.
— Правда? Никогда не верила в стихи, — буркнула Сьюзен.
Огромные, нет, просто гигантские, голодные крысы.
— А мне поэзия показалась занятной. Как могут напечатанные на бумаге слова обладать такой властью? Быть человеком очень, очень трудно, и за одну жизнь этим искусством никогда не овладеть, — с печалью в голосе промолвила Едина.
На Сьюзен накатила волна сострадания. В конце концов, Едина-то ни в чем не виновата. Взрослея, люди учатся всему тому, чего в книжках не прочтешь. А у нее не было шанса повзрослеть.
— Что собираешься делать дальше? — спросила Сьюзен.
— У меня есть одно вполне человеческое стремление, — ответила Едина.
— Ну, если чем-нибудь могу тебе помочь…
Эта фраза была чем-то сродни «Как поживаете?», то есть к ней не следовало относиться как к прямому предложению помощи. Но Едина, конечно же, этого не знала.
— Спасибо. Ты, несомненно, можешь мне помочь.
— Гм, да, конечно, если…
— Я хочу умереть.
И тут из заката вынырнули скачущие галопом всадники.
Тик
В городе тлели кучи мусора, немного разгоняя ночную тьму. Многие дома были полностью разрушены, хотя Сото казалось, что более точным было определение «измельчены».
Он сидел на тротуаре рядом с миской для милостыни и внимательно за всем наблюдал. Конечно, будучи истинным историческим монахом, он знал куда более сложные и интересные способы оставаться незаметным, но миску для милостыни он стал использовать с тех самых пор, как Лю-Цзе продемонстрировал ему, что люди никогда не замечают тех, кто просит у них денег.
Он смотрел, как спасатели выносят тела из дома. Сначала они подумали, что один человек был ужасно изуродован взрывом, пока тот не сел и не объяснил, что он Игорь и чувствует себя, для Игоря, вполне великолепно. Второй, в котором он узнал доктора Хопкинса из Гильдии Часовщиков, чудесным образом оказался невредимым.