— Сами просили вопросы… — залепетал Игорь под общий смех класса. Но Хазанова неожиданно поддержал сам гость:
— Верно, Чапаев! Так и надо жить! Если интересно, то уж выложь, положь… — Он улыбнулся, и кадычок его на шее остановился, прицелился, и сам Демёхин стал почему-то похож на ребенка, который сейчас попросит что-то веселое. Его сухие щеки в продольных темных морщинках тоже расправились, и в них возник не то свет, не то даже румянец. Только портил дело тяжелый черный костюм на нем. От него шло что-то траурное, печальное, и все время думалось, что под таким костюмом тело должно болеть, иссыхать…
— Я так понимаю, — рассмеялся Демёхин, — раз Чапай наш интересуется, его надо уважить. Правильно?.. Я не слышу…
Ребята весело засмеялись. Им нравилось, что гость назвал опять их любимого Игорька Чапаевым, им нравился и сам Демёхин, который то плакал почему-то, а то смеялся. И все это на одном кругу, через пять минут…
— Значит, так… — поднял голову гость. Он хотел еще что-то добавить, продолжить, но голос его дрогнул и поскользнулся на полуслове. И тогда Демёхин посмотрел вперед умоляюще. Ему хотелось то ли сочувствия к себе, то ли помощи какой-то, поддержки. И Юлия Ивановна поняла его, догадалась:
— Вы уж, наверно, устали, Петр Алексеевич? Отдыхайте, заканчивайте. Я считаю: вы свое дело сделали. Ввели нас в курс войны, так сказать. Сейчас мы будем иметь представление.
— Кончил дело — гуляй смело! — подговорился к ней баянист. Юлия Ивановна сверкнула на него глазами, но сдержала себя. А потом опять начала утешать:
— Все мы рады, Петр Алексеевич. Ребята прослушали вас с большим интересом, с волнением. И это волненье надолго запомнится…
— А ты меня, родная, не успокаивай, — вдруг обиделся гость и даже порозовел с лица. И глаз у него снова запрыгал, и он закрыл его резко ладонью, — меня нечего успокаивать, да-а-а! А то, что орденов да медалей не лишка имею, так не один я такой. Писаря меня с бумагой обходили, да я и не думал об том… — он задохнулся даже от слов. — А чего мне радеть о медалях, страдать, я ведь не генерал какой, а гвардии сержант Демёхин Петро!.. У меня вон одна «За отвагу!» двух жизней стоит, а то еще подороже. Да-а-а. Честно вам говорю, добросовестно. Меня вон в том бою два раза могли, а я еще живой и целехонек, и стою вот сейчас, доклады читаю… — Он опять задохнулся, и кадычок его трепыхался под кожей, ворочался, как птенчик в живой еще скорлупе.
— А как мы на Прагу шли! Нас цветами заваливали… — Он заколебался и хотел еще что-то добавить, но потом махнул обреченно рукой: все равно, мол, не поймете и не представите.