* * *
«Господа, это не ультиматум, это вообще не дипломатический документ, а самый обыкновенный Regimentskoman-dobefehl (приказ по полку)! Согласиться с такими требованиями не может ни одно государство на свете; война неизбежна!» Так заявил своим офицерам командир 88-го пехотного полка австрийской армии граф Антон Берхтольд (родственник министра
иностранных дел), ознакомившись с текстом ноты, который был накануне передан послом В. Гизлем правительству Сербии. В тот день, 24 июля 1914 г., это поняли все или почти все, кроме самых неисправимых оптимистов. В Петербурге русский министр иностранных дел С. Сазонов отреагировал на известие об ультиматуме почти так же, как австрийский полковой командир, заявив, что дело идет к европейской войне. Именно европейской, и в Вене на сей счет уже не могли питать никаких иллюзий. Ведь несколькими днями ранее, еще находясь в России, президент Франции Р. Пуанкаре в разговоре с австрийским послом Ф. Сапари заявил, прозрачно намекая на Сербию и сараевское убийство, что «правительство страны не может нести ответственность за действия, которые планировались кем-то на ее территории». А затем без обиняков добавил, что «у Сербии есть друзья». Русское же правительство могло обойтись и без подобных предупреждений: обязательства Петербурга перед Белградом, закрепленные январским договором 1914 г., были четки и недвусмысленны.
Ультиматум действительно не оставлял сербам практически никакого пространства для маневра. Дунайская монархия сформулировала свои требования, в соответствии с которыми сербское правительство должно было, в частности: «...Преследовать любые публикации..., общий тон которых направлен на подрыв территориальной целостности [австро-венгерской] монархии; ...уволить с военной и административной службы всех лиц, виновных в ведении пропаганды против Австро-Венгрии, имена которых императорское и королевское правительство сообщит королевскому [сербскому] правительству...; согласиться с участием органов императорского и королевского правительства в преследовании на территории Сербии подрывного движения, направленного против целостности монархии» (курсив мой. — Я.Ш.). Последнее означало фактическую утрату Сербией значительной части своего суверенитета. Принять это условие белградское правительство не могло — но удивительно уже то, что оно согласилось со всеми остальными условиями!
Сербия явно не желала преждевременной войны — настолько, что когда текст ответа сербов, врученного послу Гизлю вечером 25 июля, стал известен Вильгельму II, тот с изумлением и видимым облегчением заметил: «Повода к войне больше нет». Кайзер советовал статс-секретарю министерства иностранных дел Ф. фон Ягову предложить австрийцам занять Белград в качестве «города-заложника» и продолжать переговоры с сербами — но не воевать! Однако Вильгельм снова ошибся. Во-первых, оккупация габсбургской армией даже небольшого участка сербской территории уже означала бы войну. Во-вторых, в Вене хотели воевать, и отказ Белграда удовлетворить самое унизительное из требований монархии послужил австро-венгерскому руководству основанием для разрыва отношений и начала войны.