Потому что ты всю ночь пила с неким мистером Шварцем, хотела ответить я, но лишь улыбнулась.
– Я нашла чем заняться, мама.
– Отлично. Боюсь, я не смогу проводить тебя в порт. Водитель прибудет через полчаса. Ты успеваешь с запасом.
Я кивнула.
– Мама, – я запнулась, подбирая слова, – мы так и не поговорили о том, что случилось… о Максин и папе.
Она отвела взгляд.
– Мама, ты в порядке? Должно быть, это так больно…
Я чувствовала ее печаль, хотя она и пыталась замаскировать ее, протянув мне ячменную лепешку с подноса, что принесла Минни.
– Мама?
– Со временем я приду в себя. А пока стараюсь жить насыщенной жизнью. И в мужчинах недостатка нет.
Я смущенно отвела взгляд.
– Брак оказался величайшей ошибкой моей жизни.
– Мама…
– Нет, послушай меня.
Я сомневалась, что хочу слышать ее исповедь:
– Я всегда любила твоего отца. Но давно поняла, что он меня не любит. Никогда не любил. Во всяком случае так, как муж должен любить жену. – Она вздохнула. – Так что, дорогая, – ее тон сменился с печального на будничный, – пусть это послужит тебе уроком. Когда будешь выходить замуж, – она остановилась и внимательно посмотрела мне в глаза, – убедись, что он тебя любит, действительно любит.
– Обязательно.
Она откинулась на подушки.
– Ты не говорила, зачем едешь во Францию.
Я внимательно посмотрела на нее:
– Мама, ты сейчас говорила о любви – я еду именно за этим. Хочу убедиться.
Дипломатический код сработал, как и обещала Мэри. В порту у меня тряслись руки, и молодой солдат смотрел с подозрением, но при упоминании имени Эдварда Нотона выдал бумагу с номером кабины и пропустил на корабль.
В последний день изнурительного путешествия, позеленев от морской болезни, я начала сомневаться, не напрасно ли проделала такой путь. Даже если я смогу увидеть Уэстри, захочет ли он видеть меня? С нашего скомканного прощания на Бора-Бора прошло больше года, а он ни разу не позвонил и не написал. Конечно, это было непросто, если учесть обстановку в Европе, но он мог хотя бы попытаться. А он даже не попытался.
– Мы прибываем, – раздался в коридоре голос стюарда, – не забывайте свои вещи.
Я выглянула в иллюминатор. Сквозь туманную дымку вдалеке виднелся порт Гавр. Несколько часов на поезде – и я в Париже. Сердце переполнили сомнения. Что я здесь делаю? Прошел год. Очень длинный год. Бегу за мечтой, которая давно умерла? Я взяла сумку и прогнала мысли прочь. Я уже здесь, отступать поздно.
* * *
Я стояла посреди бульвара Сен-Жермен и смотрела на каменное здание впереди – величественное, с маленькими балконами, заставленными цветочными горшками. В окнах горели свечи. Интересно, как жила Мэри во время оккупации и чем продолжилась история с Эдвардом? Письмо все изменило? Он ее вернул? Их ждал счастливый финал? Было уже поздно, около десяти, но было приятно смотреть на горожан, сидящих в кафе, и влюбленных, гуляющих, взявшись за руки. Но свидетельства ужаса, пережитого городом, еще остались. Возле мусорного контейнера валялся изрезанный, наполовину сожженный нацистский флаг. Зеленый навес пекарни через дорогу почернел от пожара, в одном из окон не было стекла. Желтая звезда Давида болталась на двери.