Разумеется, их угораздило приехать в субботний вечер – единственный вечер на неделе, когда обычно оживленный Сентро-Историко как будто вымирает. Пока мы бродили по опустевшим мощеным улицам, Анжелика продолжала рассказывать о последних маминых «развлечениях» с лекарствами.
— Вчера ночью в отеле я услышала, как она встала с постели и стала рыться в сумке с таблетками. Я сказала, что еще один стилнокс будет лишним. А она мне: «Я не один приму – я приму два ».
— Сантьяго гораздо более оживленный город, правда? – сказала мама папе у нас за спиной.
Потом мы услышали звуки выстрелов. Казалось, они раздавались в конце аллеи. Хотя я подозревала, что это всего-навсего фейерверк, я не без удовольствия заметила по страху, написанному на лицах моих родных, что они уже поменяли свое мнение насчет оживленности улиц.
Наконец мы наткнулись на еду. Небольшая толпа собралась вокруг открытой двери гаража, где несколько женщин жарили кесадильи. Я усадила своих на перевернутые ящики на тротуаре и пошла делать заказ.
— Думаю, мне такое есть не следует, – сказала Анжелика, разглядывая жаренную во фритюре кесадилью, политую красной и зеленой сальсой. – Что-что у меня в животе нехорошо.
Остальные с аппетитом уговорили кесадильи, а потом мы отправились обратно в отель.
— Знаешь что? – сказал отец так, чтобы не слышала Анжелика. – Мне кажется, что Джелл беременна.
— Почему?
— Ну, ее все время тошнит.
— Наверное, она слегка отравилась едой в самолете…
— Все равно, поговорила бы ты с ней… просто на всякий случай.
Оставив их в отеле, я пошла к метро. Веселенькие нас ожидали праздники: мама, принимающая таблетки, под действием которых люди во сне вытворяют страшные вещи; отец, живущий в состоянии такого стресса, что его жена готова прописать ему марихуану; и сестрица – возможно, беременная. По крайней мере, это отвлечет меня от моей бестолковой личной жизни.
Когда я в одиннадцать вечера вошла в тускло освещенную квартиру Рикардо, я все еще понятия не имела, что я ему скажу. Просто будь честной, уговаривала я себя: в конце концов, это всегда оказывается легче.
Рикардо приготовился к худшему, судя по тому, что он на полную громкость включил Паганини, а на столе стояла полупустая бутылка виски. Но все равно его первые слова ошеломили меня:
— Это был твой сосед?
Черт, как он узнал? Я несколько секунд ошеломленно смотрела на него, прежде чем смогла выговорить слово «да».
— Так я и думал. Ты всегда испытывала неловкость, рассказывая о нем…
Но следующий вопрос меня по‑настоящему потряс:
— Ты его любишь?
Что меня привлекло в Рикардо сразу, как мы познакомились, так это выразительность его лица. Каждая эмоция, которую он переживал, «играла» с его красивыми чертами, как ветер с водной гладью, и сейчас на его лице было написано такое страдание, что мне пришлось нарушить свой обет честности.