Стоп. Опять перебарщиваешь. При чем тут собаки? Как к человеку был привязан Сулейман к кизляр-агаси, как к преданному человеку. А тот – предал. Возможно, потому, что и на самом деле оставался преданным, но только не султану, а его матери. Что, в общем-то, и понятно.
– А как себя чувствует валиде? – осторожно перевела она тему.
Сулейман поднял на нее темные от обиды глаза.
– Да так же. Скажи, как они могли? Моя мать и человек, которому я доверял!
– Уверена, твоя мать хотела как лучше.
– Лучше?! Лучше для кого?! – Сулейман вскочил и, зацепившись за край ковра, чуть не упал.
Господи, да с ним сейчас тоже инсульт случится! Лицо не красное – бордовое, а глаза…
– Успокойся. – Она ухватила мужа за запястье; он дернулся, выдернул руку, но когда она снова ухватила его за руку, больше не отдергивал ее. – Тихо. Все будет хорошо. Тихо.
Теперь она могла больше не сдерживаться, прижать голову мужа к груди и гладить, гладить по гладко выбритой макушке, пока он и в самом деле не перестал дрожать.
– Можно мне поговорить с кизляр-агаси?
– Зачем?!
– Я хочу понять…
– Что тут понимать? Я… не могу наказать свою мать, но он наказание понесет.
– Твоя мать уже наказана. А он… что-то же толкнуло его… на такой поступок.
– Не что-то, а кто-то. Но это ничего не меняет.
– Он всегда относился ко мне неплохо…
– Он был псом. Цепным псом. Пес может махать хвостом при виде соседских детей, но если хозяин спустит его с цепи и отдаст приказ, он будет рвать их, не вспоминая о том, что вчера они угощали его костью.
Да, он прав. Это жестко, даже жестоко, но – прав. И все-таки ей хотелось увидеть кизляр-агаси.
– Ты можешь попросить меня о чем угодно. Я выполню любую твою просьбу, но не эту.
Он тверд, ее муж. Если он решил, ничто не заставит его изменить решение. Ничто и никто. Отступить? На самом деле взять и попросить о чем-нибудь другом? Не просить вообще ни о чем? Попытаться настоять на своем?
Господи, ей не то что посоветоваться не с кем – даже с самой собой некогда! Ответ надо дать сразу…
– Я хочу видеть кизляр-агаси.
Он дернулся, словно от пощечины. Глаза стали бешеными.
– Но ты прав: мне и в самом деле не стоит этого делать.
Спокойный тон давался ей нелегко: ногти до боли вдавились во влажные ладони. Но в этом она оказалась права: настаивать на встрече с главой черных евнухов – уже бывшим главой! – не следовало. Она поняла это, заметив, как после ее последних слов «потекло» лицо Сулеймана. Только что был гранит: острые углы скул, угол подбородка, утес носа, отточенные острия губ, и даже усы, казалось, затвердели, а потом все стало мягким, человеческим, живым.