«Преподаватель истории умер от несчастного случая» — таким был заголовок заметки в «Дейли Миссисипиэн», как всегда изобиловавшей опечатками, без фотографий и короткой, как надпись на могильной плите. В это время Максина проходила психиатрическую экспертизу в Джэксоне, где ее время от времени навещали несколько человек. Один из них Грег — он католик и поэтому чувствовал себя виноватым в случившемся. Ездила к ней и Элейн, которая была склонна считать Максину жертвой. Максина была немногословна с Грегом, больше говорила с Элейн, которая старалась найти ей хорошего адвоката. Но именно Грег испек для нее арахисовое печенье и убедил ее поесть, как только к ней вернулся аппетит. У меня он, кстати, тоже пропал, и вообще чувствовал я себя чертовски плохо.
Я решил, что навещать Максину — свыше моих сил, учитывая все обстоятельства и мои отношения с Максом. Хотя я так и не поехал к ней, она сама являлась мне довольно часто — во сне. Она сидела верхом на мне, сверкая, как полная луна, сжимая меня своими бимсами всякий раз, когда я пытался выбраться из-под нее и убежать. Бывали ночи, когда я просыпался с подушкой на лице. Я стал спать отдельно от Сьюзен, так как не мог ни простить ее, ни рассказать, что она сделала. Если бы я досмотрел сцену до конца, если бы я увидел, что происходит, я бы смог что-нибудь сделать до того, как стало слишком поздно. Но все «если» остались в прошлом, осталось настоящее, которое я с трудом переживал. Оставалось глубоко дышать и ждать, когда пройдет время, которое, как известно, все лечит.
Следователь в своем рапорте указал, что у Макса было сломано предплечье. Учитывая состояние Макса, это обстоятельство вызывало вопросы. В этом деле вообще было много неясного. Сначала правосудие штата выдвинуло обвинение в преднамеренном убийстве в пылу страсти. Для установления вероятных поводов были назначены предварительные публичные слушания. Обсуждались следующие варианты: непреднамеренное убийство, преступная небрежность, а также принуждение к самоубийству. Максина не могла или не хотела говорить, но до предъявления обвинения дело так и не дошло. Обвинение было снято за отсутствием улик и отчасти, как мне кажется, из простого смущения. «Отвратительное и омерзительное преступление законов природы». Так гласит антисодомитский закон штата Миссисипи, и в этом есть нечто нематериальное. Была даже мысль посмертно обвинить Макса в сексуальном насилии. Особенности этого дела, какими бы туманными они ни были, весьма странно подействовали на многих людей.
Через две недели после того, как с Максины были сняты обвинения, я встретился с Мэриэн, выходившей из Брайант-Холла, где она преподавала летний курс по искусствоведению. Она вновь обрела часть прежней живости — во всяком случае, с тех пор, как я видел ее в последний раз. Была ли эта живость обусловлена духом или плотью, я сказать затрудняюсь. По крайней мере, за это время она не похудела. Было излишним спрашивать, знает ли она о Максе: инцидент, связанный с этой смертью, не мог вечно оставаться под спудом. Но в университете были мощные силы, которые были заинтересованы в его сокрытии — от канцлера до многих более мелких администраторов. Постепенно дело это приобрело характер замятого скандала.