На следующий день они проснулись поздно. Как сообщила миссис Бейкер, в путь им предстояло пуститься только вечером. Из комнаты, где они спали, наружная лестница вела на плоскую крышу, откуда открывался неплохой вид на окрестности. На некотором расстоянии виднелась деревня, но дом, где они остановились, был защищен от посторонних взглядов обширным пальмовым садом. По пробуждении миссис Бейкер указала на три груды одежды, которую кто-то принес и положил у самой двери.
– Для следующего отрезка пути нам нужно одеться, как местным, – объяснила она, – прочую свою одежду мы оставим здесь.
Итак, аккуратный костюм маленькой американки, твидовый пиджак и юбка Хилари и облачение монахини остались лежать в комнате, и теперь на крыше домика сидели, болтая меж собою, три марокканки. От всего этого оставалось какое-то странное, нереальное ощущение.
Теперь, когда мисс Нидхайм избавилась от своего безликого одеяния, Хилари могла рассмотреть ее получше. Та оказалась моложе, чем выглядела раньше: возможно, не старше тридцати трех или тридцати четырех лет. Она явно старалась быть аккуратной во всем. Бледная кожа, короткие широкие пальцы и холодные глаза, в которых время от времени вспыхивал фанатичный блеск, – все это скорее отпугивало, чем привлекало. Речь ее была отрывистой и резкой. К миссис Бейкер и Хилари она проявляла некоторое презрение, как к людям, недостойным находиться в одной компании с нею. Такое отношение Хилари находила чрезвычайно неприятным. Однако миссис Бейкер, похоже, практически не замечала такого взгляда сверху вниз. Странным образом, Хилари чувствовала больше теплоты и общности в отношении двух хихикающих берберок, которые приносили им еду, чем в отношении своих спутниц из цивилизованного мира. Молодой немке явно было безразлично, какое впечатление она производит на других. В ее манерах сквозило скрытое нетерпение; было понятно, что ей не терпится продолжить путешествие и что обе спутницы ее совершенно не интересуют.
Оценить отношение миссис Бейкер для Хилари оказалось куда сложнее. Сначала американка казалась почти нормальной и обычной на фоне равнодушной и жестокой немецкой ученой. Но когда солнце уже склонилось к закату, Хилари поняла, что миссис Бейкер интригует и пугает ее куда больше, чем Хельга Нидхайм. Манера общения американки была безупречна – почти как у робота. Все ее реплики и замечания были естественными, обычными, в рамках повседневности, но отчего-то казались заученной ролью, которую актер играет, наверное, уже в тысячный раз. Все это было автоматическое исполнение, которое могло не иметь ничего общего с тем, что на самом деле думает или чувствует миссис Бейкер. «Кто она, миссис Келвин Бейкер? – гадала Хилари. – Как ей удается играть свою роль со столь машинной безошибочностью? Она тоже фанатичка? Грезила ли она о великолепном новом мире, восстала ли неистово против капиталистической системы? Быть может, она отказалась от обычной жизни ради своих политических убеждений и чаяний?» Ответа на эти вопросы не было.