У Марии Александровны была манера смотреть на модель снизу вверх, медленно поднимаясь взглядом от ступней к лицу и стараясь заранее угадать, каким будет это лицо. Какие будут губы, нос, какие глаза, какие волосы, какая шея? Раньше она почти не обращала внимания на шею, а теперь, когда разменяла пятый десяток, присматривалась и к своей, и к чужим шеям очень подробно. Теперь она точно знала, что ничто не выдает так возраст человека, как его шея. Не зря стареющие дамы предпочитают носить не ожерелья, а шейные платки, свитерки под горло, стоячие воротнички и прочее в том же духе. У нее самой с шеей пока все в порядке, но она знала, что этот порядок пограничный, порядок на излете.
Остановившись в двух шагах от ценимого ею пожилого художника, она медленно-медленно повела взглядом по темной брусчатке, пока не увидела яркие желто-коричневые ботинки модели, довольно большие ботинки, видно, мужчина был крупный. Потом ее взгляд поднялся к защитно-палевым бриджам, затем к полам такого же цвета военного или полувоенного кителя. Мужчина сидел на складном брезентовом стульчике, плотно сжав колени, Мария хотела рассмотреть лежавшие на коленях кисти его рук, но увидеть их было нельзя, поскольку он держал ладонь в ладони, спрятав пальцы, которые она почему-то и хотела рассмотреть.
«Явно янки, – с неудовольствием подумала Мария, – Париж набит ими, как фаршированный поросенок гречневой кашей».
Сантиметр за сантиметром она поднимала свой взгляд. У модели была широкая грудь и нехилые, по-офицерски развернутые плечи. А вот показался и краешек загорелой, обветренной шеи.
«Лет сорока пяти. Наверное, старший офицер, что-нибудь вроде полковника. Нет, шея старовата, ему явно за пятьдесят…»
Наконец взгляд Марии поднялся к гладко выбритому подбородку, о таких говорят «волевой». Остановился на губах – полных, выразительных, еще не потерявших формы. Нос был крупный. И наконец глаза – карие спокойные глаза уверенного в себе человека. Лоб невысокий, но чистый. Седой бобрик на голове. И, что удивительно, седые волосы не только не старили этого мужчину, а даже придавали ему некоторую моложавость.
Он был сосредоточен и думал о чем-то своем, далеком от Монмартра. Наконец его взгляд скользнул по ее лицу, он обратил внимание, что его рассматривают, и сам стал всматриваться в незнакомку, как всматриваются в море или в толпу в надежде отыскать потерю. Взгляд его не был наглым, но вполне откровенным. Он что-то искал в ее лице, искал и пока не находил, но был упорен. Она тоже смотрела на него в упор. Разглядывала его чистое, загорелое, еще совсем не старое лицо, мощную шею, молодцеватый разворот плеч. Ей нравилось, как он держит спину, – да, это был, безусловно, кадровый офицер, в этом она не могла ошибиться. Мария еще раз прицельно взглянула на кисти его рук, но он держал пальцы сцепленными, и рассмотреть их было нельзя, а ей почему-то так захотелось… особенно безымянный палец левой руки… Вдруг, не отдавая себе отчета, она прошептала по-русски: