Макс не изменился – похоже, радикально изменилась только я. Почему, когда и как это произошло? Отчего я закрылась в своем мире, отгородилась ото всех, в том числе и от человека, которому, в отличие от родителей, всегда могла рассказать что угодно? Почему Макс до сих пор со мной откровенен, а я перестала платить ему той же полновесной монетой? Как получилось, что я стала насквозь фальшивой с ним? Да, вне всяких сомнений, это и называется неприятным, но весьма емким словом «стерва». Потому что сегодня я предпочла бы ужин не с Максом, а с кем угодно – пусть даже и вечер с сомнительным «продолжением». Только бы не сидеть в своей наглухо задраенной девятиметровой клетушке, где через стену явственно сочится мамино негодование – но, как ни странно, к Максу я сегодня тоже не хочу. Потому что мне больше нечего ему дать. Когда двое вместе, они должны не только брать, но и отдавать – без этого никакой союз не имеет смысла. А моя душа просто выгорела, осталась лишь оболочка… Впрочем, именно ее, эту оболочку, Макс сегодня вечером жаждет так, что у него даже пальцы подрагивают. Ну что ж! Пускай я стерва, но даже стерве нужно уметь быть благодарной. За все: за ужин, за его участие, за постоянные мысли обо мне, за трогательные эсэмэски, за ожидание у серой, шелушащейся стены, за воробьев, накормленных булкой, в конце концов… Плевать, что я уже ничего этого не хочу, – меня хочет Макс. И еще: раньше рядом с ним я легко выключалась на какое-то время, не думала, не боялась. Время останавливалось – и за те несколько часов, что мы проводили наедине, исступленно отдаваясь друг другу, казалось, никого больше не могли ранить или убить. Может быть, если сегодня я останусь у Макса, завтра к нам не причалит ни одна «скорая» и никого больше срочно не понадобится резать, шить и складывать по частям?
Егор
День не задался с самого утра: мой непосредственный начальник, Веник, он же местный конченый укурок с эпическим именем Вениамин, от дежурства отмазался – наверняка снова сейчас шныряет по городу, вынюхивает, где что плохо лежит, – поэтому едем на точку без него. На очередной выбоине я не выдерживаю и озвучиваю то, что наболело за эти дни:
– П…оры… Значит, по своим стрелять можно, а по военным, которые и ответить могут, – кишка тонка?
Псих, сидевший рядом, тут же встрепенулся – однако вместо того чтобы поддержать тему, вдруг окрысился на меня как на умственно отсталого:
– Ну ты, Грек, ваще! Не проснулся или среди шахтеров мозгами е…анулся?
Сегодняшний старший нашей сборной бригады, Веников дружбан Толик – такой же, как и наш сдернувший со службы начальничек, типичный нарк, только к тому же еще и женатый – двоих детей настрогать успел – снисходительно потрепал меня по плечу: