Однако не стану заранее раскрывать все тайны нашего бытия, вернусь к вступительной части романа.
Интересно, встречали ли Вы в учебниках, записках прославленных деятелей искусства, науки или в пыльных архивах хоть единичное упоминание о князе Тихоне Игнатьевиче Подкорытине — Тарановском, современнике великого Пушкина? Уверен, что эта личность Вам абсолютно незнакома. Охотники на вампиров позаботились о том, чтобы моя жизнь была стерта со страниц истории. Они лишили меня титула, поместья, даже самой последней гордости — человеческого имени. Их приближенная к государственной власти структура внимательно следила и за тем, чтобы я не объявился где-нибудь под чужой личиной.
Охотникам не удалось затравить меня, как дикого зверя. Мне пришлось долго бороться за право существования, но я выжил и даже нашел неплохое пристанище. За написание мемуаров я взялся еще и потому, что недавно моя жизнь стала относительно спокойной, благополучной. Надолго ли, не знаю. Но пока мне вполне уютно в комфортабельном, как элитный постоялый двор (простите, отель), жилище. Да и голод беспокоит редко, не настолько сильно, чтобы отвлекать от живописного обрамления воспоминаний, и ненадолго. А после сытного ужина (литров этак семи — восьми свежей крови) во время расслабленного отдыха на мягком широком диване работы итальянского мебельного маэстро Анджело Ботинелли, мне являются эфемерные музы. Они воскрешают пейзажи и образы прошлого, которое я никогда не забуду. Так уж хитро устроена наша память — вампиры ничего не забывают.
Но в каком регионе родной страны я обосновался, и на кого там охочусь, для Вас останется тайной. В вампирском сообществе считаются неприличными вопросы «Где ты живешь?» или «Кем ты сегодня поужинал?» Адрес норы и место кормежки — секретная информация. Свои охотничьи угодья мы охраняем и если нужно, сражаемся за них.
Малость непривычно, что под пальцами не скрипит гусиное перо, а стучат клавиши ноутбука, но я старательно укрощаю очередной дар двадцать первого столетия. С сенсорными экранами смартфонов и планшетов было сложнее, в них часто впивались выскользнувшие от напряжения когти.
Надеюсь, мое повествование не выйдет похожим на исповедь. Я не умею чистосердечно каяться и склонен к самооправданию. А в чем я прав, в чем виноват, решит читатель. Осудит он меня, иль посочувствует, не суть важно. Главное, чтобы он не стал заложником книжного обмана, как я в далекое романтическое время.
Глава 1. ДЕРЕВЕНСКИЙ ФИЛОСОФ
Теперь представьте то, что вижу я всякий раз, как вспомню детство… Зеленые поля по берегам извилистой реки и скопище бревенчатых избенок, не разделенных ни забором, ни плетнем, на гладких бархатных холмах… А за деревней — кучерявый парк, к нему ведет широкая дорога, на ней видны следы подков и колеи от экипажа. Идем по парку долго — долго. Так кажется, под сенью вековых деревьев время будто замедляет ход. Поют там соловьи, кружат шмели и пчелы над убеленной душистыми «бородками» черемухой, порхают бабочки — белянки и капустницы. Но вот из занавеса расступившихся ветвей степенно выплывает отчий дом. Он двухэтажный, бледно — желтый, с резными белыми колоннами у высокой мраморной лестницы. Мы не поднимемся по ней, и не зайдем в зеркальный вестибюль. Мы повернем налево, за угол, и обнаружим сокрытую в тени антоновских яблонь и сибирских вишен низенькую пристройку, отведенную под кухню.