– Все кончено, теть Вер, хватит причитать, – устало поморщилась наконец Лариса Юрьевна. – Идите домой.
Она шагнула к ступенькам, спускающимся в воду, как у бассейна, и, по-мужски поддернув штанины, присела на корточки. Одной рукой придерживаясь за угол, второй что-то выловила среди всплывших ошметков и грязи. Подняла перед собой – это оказалась дохлая мышь. Худрук держала ее за хвост, отставив мизинец, и рассматривала без гадливости, с мрачной задумчивостью. Ника сглотнула поднимающийся по пищеводу утренний кофе.
– О господи, что тут… – донеслось от входа звонкое Риммино восклицание. И тихое «ах!» следом. Корсакова и Кирилл пришли вместе, и рука Риммы в тонкой перчатке все еще сжимала его рукав.
Липатова выпрямилась в полный рост и вытянула перед собой руку: мышь качнулась. Вправо, влево, вправо.
– Обварилась. Крысы не бегут с тонущего корабля, только когда тонет он в кипятке, – пояснила Липатова хладнокровно и разжала пальцы. Трупик шмякнулся на пол, Римма всхлипнула. – Ох, Риммка, только давай без истерик. Не сегодня. Разревешься – я тебе по щекам надаю, честное слово.
Справившись с первой оторопью, Кирилл глубокомысленно процитировал:
– Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
И вдруг наградил не Липатову, не Римму – Нику прямым взглядом, словно проверяя. Она, внутренне содрогнувшись, выдержала взгляд не мигая.
В дверь тихо вошла Леля Сафина. Она предпочла воздержаться от комментариев, но цепко огляделась по сторонам – наверняка оценила масштабы трагедии. Корсакова еще раз беспомощно всхлипнула и обернулась к Ларисе Юрьевне:
– Вот, пожалуйста. Какие еще вам нужны доказательства?
– Доказательства чего?
– Этого. Того, что… кладбище, церковь… девочка… – Римма говорила тише и бессвязнее.
– Пока я не увижу всплывающие гробы, о которых твердит Пушкин устами твоего принца, – Липатова смерила обоих недобрым взглядом, – не говори мне о кладбище, моя милая. И вообще ничего не говори, если можно.
– Что вам нужно, чтобы поверить в проклятие? Чтобы она явилась и сама об этом сказала? – взвизгнула Римма. Кирилл осторожно привлек ее к себе, желая утихомирить. Но актриса не хотела молчать.
– Это снова она! Она! Ей не хочется, чтобы мы играли там, где она умерла. Это проклятие, оно висит над нами. Надо мной.
– Если над тобой, то какого лешего я крайняя?! – заорала внезапно Липатова. – Почему мой театр идет ко дну?
Римма съежилась. Ника никогда не видела Липатову в таком состоянии, да и вообще не предполагала, что эту железную леди можно так довести. Лариса Юрьевна на секунду закрыла лицо ладонями, а когда отняла их, была снова непроницаема и холодна.